Ознакомительная версия.
…Ко второй страже она вернулась. Со стоном плюхнулась на подушку и прошипела:
— Тьфу ты пропасть. Знаешь, Айша, есть такая поговорка: когда шайтан не знает, что делать с хвостом, он бьет им мух. Так вот паршивый сын Зейнаб тоже не знает, что делать с хвостом, и занимается после обеда мальчишками. Мне пришлось ждать, пока он не закончит с Гассаном, и я спряталась за кипарисами в Известковом дворе.
— Мама! — ахнула Айша.
Известковый двор — как и примыкающая к нему площадь Охотников — находились в селямлике. Женщину, которая без разрешения господина покинула харим и вышла на мужскую половину, полагалось сечь розгами — двадцать ударов левой рукой, двадцать ударов правой. Семейные наставления предлагали избегать излишней суровости и наносить удары, зажав под мышкой Книгу Али: верующему необходимо брать пример со Всевышнего, а Он милостивый, прощающий.
— А что делать? — сдавленно отозвалась аль-Ханса. — Это стоило риска быть выпоротой на ступенях масджид, дочка. Ты оказалась права.
Айша обернулась и посмотрела матери в лицо. Она не ошиблась — по щекам женщины, которую некогда звали Куррату-л-айн, текли слезы.
— Он… взял город. С четырьмя тысячами воинов — он взял Аль-Мерайа, — аль-Ханса взяла себя в руки и вытерла платком лицо.
Возможно, ей придавала сил ненависть к нерегилю.
— Он вышиб ворота в нижней стене — безо всякой катапульты. Только колдовством, — горло аль-Хансы сжимало горе — в Аль-Мерайа жила ее семья: брат, сестры, племянники.
Жила. Теперь уже не живет. Айша знала, что сейчас услышит. Мертвая женщина из ее сна плясала над тлеющими угольями и хохотала — а надо рвом кружили стервятники, над уводящей из города дорогой стояла пыль: по ней гнали несчастных, понуривших головы людей, связанных веревками за шеи.
И мать рассказала Айше страшную правду: ханаттани показались под стенами вечером, а глубокой ночью начался штурм. Нерегиль выехал под сторожевые башни южных ворот и крикнул, что жители города клялись в верности халифу именем Всевышнего и нарушили клятву. Никто, орало шайтаново отродье, никто и никогда не посмеет больше осквернять Имена и нарушать данные Именем клятвы! Окованные медью деревянные створки огромных ворот медины разлетелись в щепы, и конники с факелами ворвались в город подобно демонам джаханнама. К утру медина пылала, по улицам ручьями текла кровь, а ханаттани приходилось поднимать коней на дыбы, чтобы перескочить через завалы исколотых и изрубленных трупов. Знатные люди и члены городского совета города успели укрыться в аль-кассабе. Под утро они прислали посольство с прошением о милости. Нерегиль расхохотался послам в лицо и ответил, что преступление против Имени не прощается никогда, как никогда не кончается власть Всевышнего. Так что милости они будут искать в аду — куда он их вскоре и отправит. А я, мол, — куражилась и издевалась тварь, — с милостью не дружен.
Тогда городские советники прислали отдельного человека к Хасану ибн Ахмаду с просьбой войти в крепость для переговоров. Славный полководец, у которого в городе были родичи, пришел в масджид и выслушал своих двоюродных братьев: они умоляли его явить городу милость — за триста тысяч золотых динаров выкупа. Хасан лишь покачал головой. Что с нами сделают? в ужасе стали спрашивать его сидевшие в масджид женщины. И тогда Хасан, не в силах сдержать горе, дотронулся пальцем до шеи — всех убьют. И вышел из крепости, вернулся в лагерь и попросил привязать себя к столбу, говоря, что выдал план командующего осажденным. Но нерегиль лишь посмеялся, велел его отвязать и заметил, что старым гусям из городского совета и так было понятно, из кого воины халифа будут варить себе на обед похлебку.
На рассвете этот незаконнорожденный ублюдок иблиса подъехал к воротам аль-кассабы и свистнул крест-накрест в воздухе мечом. И ворота развалились на куски — как будто их рассекло гигантское лезвие. Крепость пала в считанные часы. В цитадели перебили всех: говорили, что людей выводили ко рву под стенами медины и обезглавливали. Рассказывали, что перебили то ли девятьсот, то ли семьсот человек. К вечеру вода во рву стала красной, и плавающих тел не стало видно за дерущимися птицами. Оставшихся в живых, а также женщин и детей приказали продать в рабство без права выкупиться — но сначала всех уцелевших жителей Аль-Мерайа заставили разобрать обгоревшие стены аль-кассабы и медины. Теперь на вершине холма над вегой путник может увидеть лишь груды почерневших в огне камней и тысячные стаи стервятников. Нерегиль — да будет он навеки проклят! — приказал посыпать землю солью и запретил хоронить тела погибших. Они совершили мерзость перед Всевышним, заявила подлая тварь, и умрут в своей мерзости. Так встретила свой конец Альмерийа, царевна городов ар-Русафа.
— Мой брат был членом городского совета, — снова разрыдалась аль-Ханса. — Какое горе, какое горе, эта тварь преследует мою семью, словно мы чем-то перед ним провинились…
— Мама, — твердо сказала Айша и взяла ее руку в свою. — Мы должны бежать отсюда. Если мы задержимся здесь хотя бы на два дня, нас всех отвезут в лодках с камнями на середину Вад-аль-Кабира. Тебя, меня, тетю Зубейду с Зейнаб и Даджа, всех моих сестер — и всех четверых братьев, мама! — всех нас завяжут в мешки и утопят в омуте у Башни Калаорры. Как положили в лодки и утопили тех, кто остался в Куртубе.
Аль-Ханса вытерла слезы рукавом:
— Говорят, что в Куртубе…
— Глупости, — твердо возразила Айша. — Это слухи, распускаемые Исхаком ибн Хальдуном. Они хотят, чтобы мы верили в милость халифа и врут, что кого-то якобы помиловали.
Женщина в ее сне шла рядом с повозками, трясущими по ухабам горной дороги свой страшный груз. А потом она распустила белые крылья и полетела над темной рассветной водой — и Айша рассмотрела внизу вереницы нагруженных лодок. А потом увидела, как сидевшие на корме первых суденышек люди дергали за веревки — и увязанные в мешки тела опрокидывались в воду. Булькая и оставляя на воде большие, широкие, медленно расходящиеся круги.
— Их всех убили, мама, — устало сказала Айша. — Всех убили.
— Куда же нам бежать? — тихо спросила Аль-Ханса.
— На запад. К Малаке, — твердо ответила девушка. — Пока дорога свободна.
— Но…
— У нас нет другого пути.
— Но это земли…
— Я знаю, что это земли Сегри. Но нас ведь никто не заставляет жить в Красном замке, правда? А потом мы пройдем к ибн Марнадишу. Там близко граница, Абер Тароги, — и там легко будет затеряться. У Бану Марнадиш к нам нет никаких счетов — и мы начнем там новую жизнь.
— Когда-то давно я переживала, что не родила Омару ни одного сына, — задумчиво проговорила аль-Ханса. — А теперь вот думаю, что хорошо, когда у тебя одни дочери — все пристроены, все далеко. А у Зубейды уже вон как — было три сына, и ни одного не осталось: одного убили, двоих казнили, а с ними и всех внуков на тот свет отправили. Об одном я жалею — тебя не успела выдать замуж. Не пришлось бы тогда тебе бегать с нами из города в город, спасаясь от лютой смерти…
— Не бойся, мама, — сурово сказала Айша. — Они нас не получат.
Исбилья,
лагерь войск калифа,
тот же день
…- Вот.
Хасан ибн Ахмад растерянно развел руками и показал на то, что лежало под пологом. Аммар тоже туда посмотрел.
— И что?
— Вот так и спит, мой повелитель…
И командующий Правой гвардией снова развел руками в беспомощном жесте — ничего, мол, не можем с этим поделать.
— Мы везли его в паланкине, о мой халиф…
Под пологом шатра, на шерстистом хорасанском ковре, свернувшись клубочком, спал нерегиль. Его укрыли широкой джуббой, складки ткани прикрывали плечи и голову, так что из-под серой плотной ткани виднелся лишь острый бледный профиль — еще более бледный на охряно-синем фоне узоров ковра.
— И сколько он так? — мрачно поинтересовался Аммар.
— Заснул сразу после штурма аль-кассабы, о мой повелитель, — в голосе Хасана слышался страх.
Конечно, он и его воины ни в чем не были виноваты — ну не они же, в конце концов, усыпили самийа! — но кто его знает, чем это все могло обернуться.
Аль-Мерийа пала двенадцать дней назад. Пять дней они занимались городом, выполняя отданные нерегилем приказы. Затем последние колонны рабов ушли от дымящихся развалин — и над северной, и над южной дорогами теперь стояли тучи пыли, поднимаемые медленно бредущими людьми, связанными за шею подобно верблюдам. Хасан ибн Ахмад заключил договоры с торговцами из Басры и из городов в долинах Нарджис, и людей теперь надлежало отвести на невольничьи рынки Фаленсийа и Маджрита; но пленных оказалось так много — чуть ли не тридцать тысяч, — что было решено половину гнать на юг к Мерву и в города на плоскогорье Хисма — строить дороги и мосты.
Так вот, когда со всеми делами было покончено, оказалось, что самийа не собирается просыпаться. В Фейсале он проспал неделю, напомнил себе Хасан ибн Ахмад — и приказал сниматься с лагеря. Но теперь прошло двенадцать дней — двенадцать! — а нерегиль так и не проявил никакого желания открыть глаза. Его дыхание оставалось ровным, но он даже не шевелился под своей джуббой.
Ознакомительная версия.
