Тогда приказали еще раз прикрутить веревку, и прикрутили, и сказали ей, чтобы сказала правду перед Богом. И она застонала.
Тогда приказали еще раз прикрутить веревку и сказали, чтобы она сказала всю правду. И она не ответила.
Еще раз прикрутили веревку, и она ничего не сказала.
Еще раз прикрутили веревку, и она сказала: «Ох!»
Приказали еще раз прикрутить и прикрутили. И она заплакала и сказала: «Я могу повторить только то, что уже говорила. Некий старик Сиф, старый маг из Абдорры, родившийся в Вавилонии и прозванный Триболо-Истязатель, и некий катар-еретик Матезиус помогали мне. Я нашла тайные книги Торквата в подземелье замка Процинта. По этим книгам старик Сиф, старый маг, родившийся в Вавилонии, по моему приказу искал секрет золотоделия и великой панацеи. Секрета он не нашел, и я не знаю, где сейчас находится этот маг. Последний раз я видела его в городе городов. Все мои книги пропали в горящем Константинополе, когда я подверглась ужасному нападению на себя. Только малая часть книг осталась у монаха Викентия в монастыре Барре. Но монах Викентий теперь тоже умер. Меа кульпа. Моя вина».
Ее спросили, в чем заключается ее вина. Она ответила: «Я погубила многих».
Ее спросили, где теперь находятся упомянутые тайные книги и в чем истинная ее вина, заставляющая терпеть такую боль. Она застонала и ответила, что не знает.
Тогда приказали привязать к станку веревки, оттягивающие ноги, и привязали.
И сказали ей, чтобы из любви к Богу она сказала правду прежде, чем прикрутят винты. И она ответила, что некий старик Сиф, старый маг, родившийся в Вавилонии, и некий катар Матезиус, чистый, научили ее тому, что оставило в ее душе чувство вины перед Богом. А монах Викентий из Барре занимался старыми книгами по своей воле, она даже доверила ему часть тех чудесных книг, что были извлечены из тайников замка Процинта.
Потом она сказала, что не знает больше, что говорить.
И приказали привязать ее к станку за каждое бедро отдельной веревкой, по веревке сверху, и над коленями, и еще за ступни, по веревке на каждой. Затем в каждую веревку вставили палку – к рукам, к бедрам, к ступням, и привязали ей голову, и сказали, что просят из уважения к Богу чистосердечно сказать им правду еще до поворота винта. И она ответила: «Я готова служить Богу». И заплакала.
И за нежелание сказать правду приказали прикрутить веревку правой руки и прикрутили. Она заплакала и ничего не сказала.
Тогда прикрутили палку левой руки и сказали, чтобы сказала правду. Она закричала, плача: «Прощай, пресвятая дева Мария!»
Тогда приказали прикрутить другую палку левой ноги и попросили сказать правду. Она закричала и заплакала. Но потом сказала, что имела связь с разными нечестивыми людьми в Константинополе, и среди них многие были отступниками, еретиками и магами. А крест на ее левой груди начертан там же в городе городов Константинополе святым человеком. Об этом брат Ганелон знает. Спросите его.
Тогда сказали, чтобы она указала, где спрятаны тайные нечистые книги, раскрывающие тайну золотоделания и великой панацеи. Ей сказали, что такие книги опасны для веры, что они во многом совращают и затемняют умы. Она сама служит тому примером. И она ответила на это, что ничего не знает.
Тогда приказали прикрутить палку правой ноги и сказали, чтобы говорила правду. И она крикнула: «Иисус! Мария!»
Тогда было приказано прикрутить палку правого бедра. И она крикнула несколько раз: «Иисус! Мария!»
Тогда ее еще раз попросили сказать правду из любви к Богу. И она ответила: «О, Господи! О, пресвятая Дева! Разве я знаю, что говорить?»
Тогда приказали прикрутить палку левого бедра и прикрутили. И она застонала.
Тогда было приказано прикрутить палку от нижней части ее ноги и прикрутили. И она ничего не сказала.
Тогда было приказано прикрутить палку от правой ноги и прикрутили. И она опять ничего не сказала, только впала в забытье.
Тогда приказали принести чашку с холодной водой и поднесли эту чашку к ее лицу. А когда она открыла глаза и увидела мир и чашку с холодной водой, еще раз сказали ей, чтобы она сказала правду. Она ничего не сказала, но снова впала в забытье.
Тогда приказали облить ее холодной водой и облили. И она, очнувшись, сказала: «О, Господи, чего они хотят от меня?»
Тогда ее облили из второй чашки с водой. И она открыла глаза, и ей сказали, чтобы она сказала всю правду прежде, чем ее снова подвергнут пытке. И, заплакав, она сказала: «Я не знаю, чего хотят ваши милости».
Ей ответили, что хотят, чтобы сказала правду.
Снова заплакав, она сказала, что отрекается от своего отца.
Ее спросили, почему она отрекается от своего отца. И она несколько раз прочла молитву и сказала, что ее отец богохульник и еретик.
Тогда приказали облить ее холодной водой всю и, когда она открыла глаза, спросили, не хочет ли она сказать, верует ли она в Бога-отца, в Бога-сына и в Бога-Духа святого. И она сказала: «Верую».
Тогда еще раз облили ее водой и спросили, верует ли она в Иисуса Христа, родившегося от пресвятой девы Марии, страдавшего, воскресшего и восшедшего на небеса. И она сказала: «Верую».
Тогда спросили, верует ли она в то, что за каждой обедней, совершаемой святой братией, хлеб и вино божественной силой истинно превращаются в кровь и в тело Христово. И она сказала: «Верую». И сказала: «Разве я не должна веровать в это?» И еще сказала: «Верую во все, во что верует Святая мать римская церковь и чему она публично нас поучает».
Тогда сказали ей: если так, то почему она не хочет сказать всей правды, которую знает? И, заплакав, она ответила: «Отпустите меня. Я уйду в монастырь молиться Богу за ваши милости». И снова заплакала. И, застонав, добавила, что если останется живой, то утопится в дальнем колодце замка Процинта…»
Дама и друг ее скрыты листвой
благоуханной беседки живой.
«Вижу рассвет!» – прокричал часовой.
Боже, как быстро приходит рассвет!
Не зажигай на востоке огня.
Пусть не уходит мой друг от меня.
Пусть часовой дожидается дня.
Боже, как быстро приходит рассвет!
Нежный, в объятиях стан мой сдави.
Свищут над нами в ветвях соловьи.
Сплетням назло предадимся любви.
Боже, как быстро приходит рассвет!
Нежный, еще раз затеем игру.
Птицы распелись в саду поутру.
Но часовой уже дует в трубу.
Боже, как быстро приходит рассвет!
Дышит возлюбленный рядом со мной.
В этом дыханье, в прохладе ночной
словно бы нежный я выпила зной.
Боже, как быстро приходит рассвет!
Дама прельстительна, и весела,
и красотой многим людям мила.
Сердце она лишь любви отдала.
Боже, как быстро приходит рассвет!
«…сделал шаг и еще шаг. И никак не мог понять, действительно ли где-то вдалеке, может, в деревне, поют альбу, песнь утреннюю, или так кажется. Внезапная боль отдавала под ключицу, томила сердце, выламывала суставы, но Ганелон чувствовал – сегодня болезнь не сможет его победить. Сегодня болезнь не отнимет у него разума, не затмит глаза серыми мухами, не бросит в корчах на землю. Он научился чувствовать такое, почти год проведя в тесной келье Дома бессребреников под неустанным наблюдением и попечением святого отца Фомы, опытного лекаря, весьма сведущего в болезнях.
Не зажигай на востоке огня.
Пусть не уходит мой друг от меня…
Брат Одо! Молюсь неустанно за тебя, брат Одо. В рай ты введен, верую.
Ганелон остановился. Клуатр, внутренний дворик, в Доме бессребреников был мал и тесен. Со всех сторон нависала над ним простая деревянная галерея. На узких клумбах цвели кусты чайных роз. Ганелон уже трижды обошел клуатр. Он уже трижды повторил про себя святой Розарий: и крестное знаменье, и «Отче наш», и «Радуйся, Мария», и «Слава Отцу», и «О, Мария, без первородного греха зачатая», и «О, Иисусе», и еще трижды повторил «Отче наш», а потом «Верую».
Боже, как быстро приходит рассвет…
За настежь раскрытыми воротами Дома бессребреников лежало голое поле, за ним угадывалась невидимая река. Поет кто-то альбу, или дальний голос звучит только в нем, внутри, как звучали, теснились в нем во время долгой его болезни самые разные, иногда незнакомые голоса? Верить собственному слуху или молиться?
Но в душе Ганелон торжествовал. Его давний, принятый им обет выполнен. Его сестра по крови Амансульта ушла, раскаявшись. Душа несчастной Амансульты спасена. И это он спас ее душу. Пусть цепи тяжкие, железные, пусть одеяния позорящие, пусть столб деревянный, пропитанный смолой, но обернутый сырой соломой, пусть вопящая чернь, прихотливо и жадно запрудившая площадь, – зато душа Амансульты спасена, она вырвана из рук дьявола. А огонь костра… Неужели из опасения кратковременного пламени, в котором погибают столь немногие, предоставить всех грешников вечному огню геенны огненной?..
