— замахиваюсь для ещё одного удара, но сдерживаюсь, указывая на салон. — Машина твоя? Нет! Ты же её водишь, как безрукий и безногий х*р! Собрал все кочки и ямы.
— Я…
— Помолчи! Какого хрена ты тут крушишь то, что сам не создал? Сила есть — ума не надо? Какое, к демонам, просветление и путь Будды, если ты с самим собой совладать не можешь⁈ Утырок!
Открыв дверь, вылезаю из машины. Главный монах с удивлением смотрит на свою кровь, натёкшую из разбитого носа.
— Пошёл отсюда! Как закончу разговор с Эксцентричным Буддой, сам доберусь до Центра Телепортаций.
Ей-богу! Ненавижу таких вот великовозрастных детей. Ни черта сами не сделали, а потом безнаказанно крушат чужое. И нет, бить его было не страшно. Сразу понял, что передо мной не нормальный взрослый, а хрен пойми кто. Окажись главный монах в городе, его подростки начали бы шпынять.
Вдох-выдох, собираю мысли в кучку.
Пройдя по мостику до уютной беседки, я не торопился садиться за один стол с тем, кого тут все зовут Великим. Эксцентричный Будда довольно поглядывал на меня, поглаживая пышную бороду и даже не усы, а истинные усища. Движения мужчины нисколько не стесняло огромное пузо. Стол между нами ломился от мясных блюд, никак не сочетающихся с диетой, принятой у монахов.
Передо мной не одарённый, но обладающий идеальным здоровьем от природы. Ни намёка на вмешательство целителя в строение организма. Ещё я смутно слышу звон. Такое ощущение, словно мы сейчас не в беседке на озере Циндао, а в закрытом помещении и над нашими головами натянуты десятки струн, наложенных друг на друга. Трогаешь одну — звенят все сразу.
— Ужасно приятная встреча! — усач наклонил голову набок. — Я представлял тебя по-другому: взрослее, с бородой до пола и короной до небес.
— С ней в туалет ходить неудобно, — пожимаю плечами. — Всё время в косяки врезаюсь.
Будда вдруг улыбнулся самой безумной улыбкой, какую мне доводилось видеть в жизни.
— Всякое паломничество имеет цель и путь, — стоило Эксцентричному заговорить, как звон стал в разы сильнее. — Ты уже увидел частички своего отражения в зеркале мира.
Махнув рукой, указываю в сторону берега:
— То есть пациенты — это путь, по которому я должен пройти, как целитель? Знаешь, Будда, ты ведь, местами, заводил меня в весьма опасные ситуации. Как с тем селевым потоком, который на юге Поднебесной смыл целую деревню. Гидроплан, на котором я прилетел, сразу же ушёл под воду. Я еле успел пилота из кабины вытащить.
— Хо-хо, — Эксцентричный, тихо хохотнув, погладил свою бороду. — Спрашиваешь, почему Провидение ведёт тебя через опасные воды? Может потому, что твои враги в них плохо плавают?
Не знаю, что меня вдруг насторожило, но я весь подобрался, готовясь в любую секунду активировать «доспех духа». Человек передо мной вдруг перестал ощущаться таковым. Я, как целитель, весьма чувствителен к таким нюансам.
— Почему ты молчишь, Довлатов? — улыбка Будды стала жёстче. — Разве ты пришёл ко мне не за ответами?
— «Рыба с закрытым ртом избегает крючка», — я невольно усмехнулся. — Так любит говорить мой отец. Ну или любил? Никто точно не знает, что стало с землями, исчезнувшими во время последнего Сопряжения Миров.
Главный следователь ИСБ Российской Империи — Салтыков Андрей Захарович. Архонт [6], стихийник земли, муж трёх жен и верный пёс императора Рюрикова. Столько красивых слов и ни одно из них не описывает его как хорошего отца.
— Родители? — Будда прикрыл глаза, будто прислушиваясь к чему-то. — Вижу-вижу. Один хотел стать героем империи, а другая звездой на балах правителя. Твои родители тоже живут в первый раз. У них были свои мечты и желания. Будь добр и снисходителен, Довлатов. Они взрастили тебя тем, кем ты стал… Хоть ты этого не признаёшь.
Усач, снова наклонив голову, продолжил наглаживать бороду. В его глазах что-то изменилось, и звон стал тише. В тот же миг чувство чуждости, исходящее от Будды, исчезло без следа.
— Так первое, о чем ты вспомнил, — это родители? Похвально. Каждый одарённый должен знать, где его корни.
— Вот оно как, — я с удивлением уставился на Эксцентричного Будду. — Вы и есть живое зеркало мира.
Любой человек, одарённый он или нет, неосознанно проходит свой путь паломничества. Кто-то выражает благодарность миру, становясь хорошим отцом или матерью. Кто-то становится мастером в своём деле и помогает другим людям. Учёные через науку делают мир лучше. Тренеры прививают ученикам дисциплину. Наставники передают знания и навыки следующему поколению. Всё в мире взаимосвязано.
Каждый из нас проходит свой путь. И если не сбивается с него, то находит такого вот Эксцентричного Будду. Можно получить совет от повидавшего жизнь дедушки? Или внезапное откровение от друга во время ночных посиделок на кухне. Знак божий? Печенька с предсказанием? Вещий сон? В разных религиях и культурах Будда принимает разные обличия.
Ещё раз оглянувшись, я вдруг понял, почему этот чудак живёт в такой глуши. Здесь нет ни газет, ни телефонов, ни телевизора. Всё ради того, чтобы Эксцентричный Будда оставался таковым. Ему не нужны внешние источники информации.
В голове возник вопрос.
— Деревня, которую я видел по дороге, — снова указываю на берег. — В ней ведь учится следующий Эксцентричный Будда?
В ответ усач лишь загадочно улыбнулся. Его молчание стало мне ответом.
Суть и так понятна. Из века в век Империя Цинь взращивает в Цинхао медиумов, способных напрямую общаться с миром.
[ Будда — это живое зеркало мироздания, в котором нельзя ничего увидеть, если человек к этому не готов. И наоборот, если кто-то готов, Провидение его самого проведёт к Будде. Шаг за шагом… Хм, видимо, чем длиннее путь, тем ценнее то, что Будда может сказать паломнику. Потому главный монах так взбесился. Возможно, ревность лучшего ученика?]
Все пролетевшие в голове догадки не требовали подтверждения. Я откуда-то и так знал, что прав.
— Из-за Лей Хая, — толстяк хитро улыбнулся. — Ты знал об этом, потому что впитал в себя мудрость из Семени Духа Лей Хая. Твои мысли открыты мне, Довлатов. Во всём этом мире не так много сущностей, способных закрыться от меня.
— Хм, — я задумался. — Раз они есть, значит, ещё есть, чего бояться.
Довольно кряхтя, толстяк расставил ноги пошире и руками поправил объёмное брюхо. Звон в моих ушах вдруг стал совсем тихим.
— Довлатов,
