номер "Германии".
"Курьез недели: в небольшом городе Гейзенкирхен несколько членов гитлерюгенда
замучили до смерти американского туриста, еврея по национальности. Германский
МИД не считает нужным приносить официальные извинения по этому поводу, поскольку
по немецкому законодательству еврей не является человеком (Маастрихтская
конвенция 1992 года по защите животных также не может действовать в данном
случае, поскольку, по мнению виднейших немецких юристов, еврей также не является
и животным), хотя ввиду того, что погибший симпатизировал высокой германской
культуре, его останки будут выданы родственникам для погребения".
— Черт с ним всем! — Вальдемар достал из шкафа фотоаппарат и сделал снимок
затихшей улицы за окном. — Самое необычное зрелище в дороге?
— В Красноярске на вокзале видел нечто примечательное. Это было во второй
половине дня, когда уже садилось солнце, а небо было безоблачно. Мы с Борисом
стояли в очереди за мороженым напротив состава, и тут увидели разлетающиеся по
ветру сторублевые купюры — несколько десятков сторублевых купюр — и женщину,
которая с воплем отчаянья ловила их. Зрелище сюрреалистическое. Окружающие
бросились ей помогать, но я не уверен, что они вернули все найденное.
— Наверно, это была жена какого-нибудь золотодобытчика. Они, говорят,
зарабатывают до десяти тысяч в год.
На сон грядущий в тот день я читал последний том Эрнста Юнгера, а сон мне
приснился самый необычный. Снится мне, что я в том, своем демократическом мире и
работаю агентом по найму на работу в какую-то фирму. Я набираю телефон молодой
женщины, а в трубке — мужской голос, который со всей строгостью начинает
выяснять, кто я такой и что мне нужно от его жены (и все это на "ты", в самой
отвратительной манере). Я говорю, что на его месте я не гордился бы так свои
званием мужа, если его супруга вынуждена при живом муже искать работу, и вешаю
трубку (во сне у меня иногда получаются весьма сложные конструкции речи).
Я проснулся около трех ночи и несколько часов просидел перед темным окном. С
малооблачного неба шел сильный дождь, а редкие машины шелестели шинами по
мокрому асфальту. Я был первый раз за все время здесь по-настоящему счастлив.
Демократическая Россия приснилась мне, но это был чересчур жестокий кошмар.
АВЕНТЮРА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ,
в которой ваш покорный слуга вновь предается ностальгии и делится некоторыми
интересными наблюдениями.
Марксизм обосновал социальную сущность человека и тем самым его активную,
творческую природу, диалектическое единство человека и общества.
Г.И.Марчук
Описание моего пребывания в этом мире имеет в качестве своей основы мои
регулярные отчёты в райуправление МГБ, а поэтому фиксирует лишь самые
примечательные события, не задерживаясь на повседневной рутине жизни. Я не
упомянул об очень многих событиях, составлявших фон моего пребывания: я почти
полностью оставил в тени мою личную жизнь, которая, могу лишь сказать, была куда
успешнее, чем амуры в стране с конвертируемой валютой; я ничего не упомянул о
моих школьных друзьях, о грандиозном празднике в честь Маяковского, о
первомайских демонстрациях, о физкультпарадах, о пионерлагере под Бердянском, о
моем папе, который однажды — мир тесен! — увидел нас с Вальдемаром одновременно
и был весьма удивлен.
Несмотря на мой неопределенный статус и постоянное опасение стать жертвой
двойничества, жилось мне в СССР неплохо. Впрочем, здесь мало кому живется плохо,
за исключением преступников (по причине суровости уголовных законов — германское
влияние), диссидентов и евреев (да и то не всех — я уверен, окажись они в
"свободном мире", скоро затосковали бы по советской прописке, гарантированной
зарплате и музыке). Советский строй, действительно, стал той экологической
нишей, в которой русский человек чувствует себя наиболее естественно. Я не стану
играть роль заезжего иностранца, который, дабы заполучить внимание читателей,
начинает с заявления о своей беспристрастности ("Я расскажу только о том, что
сам видел"), а кончает заведомой апологетикой ("Если это коммунизм, то я тоже
коммунист"). Я не был здесь иностранцем — в этом-то все и дело.
Основным отличием мироощущения советских людей от демократических россиян сразу
оказывается его "просветительский" характер. Эти люди знают, что живут в самой
лучшей стране мира, что цель жизни — в служении обществу, что в городе должно
быть чисто, а в космосе должен быть мир. Отсутствие сомнения в этих истинах и
есть счастье народа. По сравнению с нашим "электоратом" эти люди — неисправимые
романтики, и в то же время их убеждения гораздо ближе к "цивилизованным", чем
мировоззрение демороссиян. Нельзя сказать, чтобы они были благодушны: в их
сознании существует особый мир борьбы — мир шпионских сетей, троцкистских
наймитов, предателей и диверсантов, вредителей и врагов народа — сей термин до
сих пор в ходу. Однако это удел ничтожной части общества — чинов МГБ и
диссидентов, которые образуют своего рода взаимодополняющую структуру, и почти
не заметны в повседневной жизни.
Всю свою жизнь советский человек может провести внутри одного из множества
микрокосмов (есть микрокосмы науки, искусства, путешествий, детской культуры и
т. д.), а "жизненные проблемы" здесь настолько смехотворны по сравнению с нашими,
что совершенно не способны вернуть человека в реальный мир. Удивительная на
первый взгляд жизнеспособность системы, которая в нашем варианте истории
развалилась за несколько лет, объясняется прежде всего взаимным нежеланием
власти и общества что-либо менять (в нашем мире подобный застой наблюдался
последние 15 лет в Западной Европе, где даже главы государств не сменялись по
два-три срока). Устойчивости положения способствует также полное отсутствие — по
нашим меркам — информации о загранице. Точнее, информация о ней носит весьма
односторонний характер. К примеру, любой советский школьник подробно расскажет о
природе и истории Канады, может прибавить сюда кое-какие этнографические и
статистические данные, но ничего не знает о повседневной жизни канадцев и,
скорее всего, не видел ни одного канадского фильма. Переводная литература
Дальнего Запада — преимущественно за авторством писателей-коммунистов, а фильмы
