Чем спрыснуть найдем, — заверила меня мамашка, справившись с нахлынувшими эмоциями.
Если таки дальше пойдет, мы действительно станем одной семьёй. Если уже не стали.
— Я того французского добра у фрицев целый ящик заховала! — похвалилась «тёщенька». — Только это… Ром… — Как-то замялась она, словно не решаясь мне о чём-то сказать. — Прежде чем радоваться… Тебе бы узнать кое-что… Не очень-то приятным для тебя это известие будет… — немного нервно добавила она.
— Что еще случилось? — произнес я, приподнимаясь повыше на подушках. — Да говорите уж, Глафира Митрофановна, безо всяких там обиняков и экивоков.
— Вот… — Акулина, стараясь не смотреть мне в глаза, протянуло небольшое круглое зеркальце, перед которым иногда прихорашивалась. А после того, как я его взял, всхлипнула и закрыла лицо руками.
— Интересно-интересно… — произнес я, пока еще не догадываясь о причинах такого странного поведения.
Но едва мне стоило взглянуть в зеркальную поверхность, я сразу понял в чем дело. Да уж, на такое даже я не рассчитывал. Хотя и перенес это вполне себе легко — ведь тело, в котором я находился, изначально не было для меня родным.
Причина оказалась одновременно «банальна» и страшна, если бы на моём месте оказался бы настоящий Роман Перовский, двадцати пяти лет от роду, а не пятидесятилетний мужик Виктор Чумаков из будущего. Из зеркала на меня смотрел основательно «возмужавший» мужик под сорокет! В котором, конечно, легко определялись знакомые черты молодого парня, каким я себя видел в зеркале в последний раз.
— Грёбаная тётя, как ты постарела! — всё-таки не удержался я от эмоционального восклицания.
Даже для меня это оказалась неприятной неожиданностью, чего уж говорить о моих девушках. А чего, собственно, я хотел, заливая свою жизненную силу в злыдня? Сам же чувствовал, как утекают к братишке минутки, месяцы и годы. И вот этих самых лет незаметно скопилось десяток-полтора!
Вот и отразились они на совсем уже не мальчишеской физиономии. Теперь меня по документам и не признает никто. Там-то мне двадцать пять, а визуально… Хорошо еще, что партизаны меня до всей этой «внезапной старости» видели. Мне ж у них еще боеприпасами запасаться придётся. Того, что есть, для моей задумки не хватит.
А им я что-нибудь наплету о последствиях для организма «секретного оружия». Они-то после «кровавой дрисни» так прониклись, что могу им сейчас свистеть, что угодно — всё за чистую монету примут. Кстати, мне этот вариант даже на руку сыграет. Тут даже дебил поймет, что с таким «оружием» лучше особо не связываться.
А еще я «немного» поседел — мои каштановые «кудри» словно мукой присыпало. Я крутил зеркальце и так, и этак, стараясь запечатлеть в мозгу мой новый образ. А что? Вполне даже ничего получился! Солидный и весьма серьёзный мужик, много чего повидавший в жизни — теперь уже никто меня сопливым пацаном не назовёт.
— Ой, Ромочка! — Вновь захлюпала носом Акулинка. — Как же ты теперь?..
— Помолчи, дурёха! — резко оборвала её Глафира Митрофановна. — Радуйся, что живой и здоровый! А лицо что? С лица воду не пить… — успокаивала она рыдающую дочурку. — А так посмотри, какой солидный мужчина получился, а не желторотый сосунок! — Озвучила она размышлизмы, только-только отзвучавшие в моей голове.
И вот как у неё это получается? Ведь нет у неё дара! Даже задатка хоть какого маленького не имеется, а она словно мысли мои читает!
— К тому же не забывай, доча, что он — ведьмак, — продолжила она, неожиданно обняв девушку и прижав к своей груди. — А срок жизни ведьмака, побольше обычного, если он высот в своём промысле достигнет. А товарищ Чума у нас с тобою уникум, каких поискать! — приговаривала она, поглаживая Акулинку по роскошным волосам.
Вот сегодня поистине день неожиданных открытий! Мать с дочкой явно пересмотрели своё отношение друг к другу. И произошло это, по всей видимости, не без моего, пусть и пассивного, участия. Я ж их не уговаривал, быть добрее друг к другу. Девушка уткнулась матери в шею, подрагивая всем телом. Она всё никак не могла успокоиться от моего изменившегося вида.
А вот Глафира Митрофановна поглядывала на меня с еще большим интересом, чем до этого. Оно и понятно, я теперь ей «по возрасту» куда больше подхожу, чем тот сопливый юнец, в теле которого я пребывал до этого. Да уж, и не знаю, куда дальше нас заведет эта взаимная тройная «симпатия»… Даже загадывать не буду… Нравятся они мне… Причём обе… Вот такая дилемма образовалась… И как её разрулить, даже не представляю…
Хотя, может попробовать злыдня к этому вопросу подключить? Ведь был же у него какой-то дар предвидения? Пусть пошарит своим единственным глазом в будущем — чего там и как? Предупрежден — значит, вооружен!
— Так, дамы! Ничего страшного не произошло! — отложив зеркало в сторону произнес я. — Акулина, хватит плакать — Глафира Митрофановна права: жив-здоров, а значит — всё со мной в порядке! А лицо… с него точно воду не пить. Товарищ у меня был, — вспомнил я историю, рассказанную еще дедом, — танкист. В танке он горел — в первые дни войны фрицы подбили. Обгорел жутко, но выжил каким-то чудом. Так вот вместо лица у него ничего не осталось — настоящая «маска», сплошной шрам… И ничего! Духом не упал! Рад, что хотя бы выжил. Бьёт теперь фрицев с новыми силами! А из меня такой брутальный мужик получился — что жаловаться грех!
— Какой мужик? — переспросила Глафира Митрофановна и, как мне показалось, плотоядно сверкнула глазками.
Нет, не открыто и демонстративно, а так — исподволь, надеясь, что я не замечу. Ну, это она зря, я-то её насквозь вижу! Вернее, её ауру, полыхающую цветами неодолимого сексуального желания. Я к сегодняшнему моменту этот нюансы отлично научился распознавать. Но «тёщенька» молодец, что умеет так держать себя в руках. Другая бы на её месте…
Ладно, не буду об этом думать! А то начало подниматься что-то у меня «в душе». Не думать! Не думать! Не думать! Но, чем больше я «не думал» об этом, тем больше я возбуждался. Перед мысленным взором побежали «картинки» наших совместных «голых вечеринок». Тьфу, черт! Вот теперь мне точно с кровати не встать! Потому что часть меня уже встала.
— Брутальный[1], — хрипло произнес я, постаравшись так сморщить одеяло, чтобы появившийся внезапно «холмик» был не так
