— Что приносили, читал, — осторожно ответил Никритин, понимая, что влезает в ловушку. Скрывать знания бесполезно, но отвечать правду губительно. Ведь могут задать для проверки вопросы, как в институте бывало — и «поплыл» нерадивый студент. А потому решил быстро «соскочить» с неудобной для себя темы:
— Я тут подумал, Христофор Антонович, с крымчаками и турками нам воевать придется, потому легкая кавалерия настоятельно необходима. Учить, как пруссаки мы не будем, зачем, если есть природные всадники. Рекрутские наборы провести у кочевых инородцев, державу нашу заселяющих — ногайцев, татар, башкир, калмыков и прочих. Учить их регулярному бою в полках, на манер пикинерных, что в марте сего года принято сформировать. Назвать такие полки уланскими — само имя туземцам о многом говорить будет, и в чины их воинские по мере подготовки производить. Ведь у нас много князей честно служат, что допреж татарскими мурзами были.
— Дело нужное, государь, — Миних тряхнул головою. — Думаю, если обучить правильно, такая конница необходима будет.
— В Малороссии у нас слободских казачьих полков пять. Их можно в гусарские полки переформировать. А вот служить в них будут все слобожане — пять лет в первом полку каждом, а потом пусть дома на льготе находятся и хозяйством занимаются — налогов с них никаких не брать. А начнись война, то еще два полка формировать из старших возрастов.
Иван Антонович знал, что именно так и поступили, переводя казаков в податное состояние. Но решил предложить тот вариант, который при Александре Втором распространили на казаков только через столетие. Фактически создавая из иррегулярной конницы отлично подготовленную кавалерию. На донских или яицких казаков такой порядок сейчас распространить трудно — пугачевщина сразу начнется, а вот провести эксперимент со слободскими полками вполне возможно.
— Лошади и форма одинаковая у них свои будут, за свой кошт пусть служат. Оружие выдадим от Военной коллегии. Чины воинские определим, для обучения кадетский корпус откроем. Вроде как казацкий строй останется, но введем регулярство, и через пятнадцать лет вместо пяти втрое больше подготовленных полков выставить на войну сможем.
— Думаю, зело полезный опыт будет, — осторожно отозвался Миних. Иван Антонович его хорошо понимал — до идеи всеобщей воинской повинности еще столетие…
Глава 17
Везенберг
Императрица Екатерина Алексеевна
утро 9 июля 1764 года
— В Голштинию, ваше величество, — моряк учтиво поклонился. — Король заинтересован оказать вам поддержку! Мы ожидали нечто подобное, что случилось четвертого числа, и заранее приняли меры! Прошу простить, ваше величество, но мы сейчас поставим колесо на ось вашей повозки — иначе вам будет трудно идти.
Екатерина Алексеевна только кивнула на эти слова, и отошла чуть в сторону. Для нее стало ясно, что союзники по семилетней войне, и в ее деле состоят в сговоре. Видимо, послы в Петербурге получили на этот счет исчерпывающие инструкции. Или они мутили что-то другое, но события просто наслоились друг на друга?!
Но тогда кто мог знать кроме Мировича о попытке освобождения?! Кому он мог рассказать о том?!
Она не знала, что и думать, и стояла, прикусив губу. Ее, императрицу провели в собственном доме, и то, что она приняла за действия одного человека, есть еще один разветвленный заговор, направленный против нее лично. Но события пошли совсем не так, как рассчитывали ее нынешние покровители, один старый, а теперь и новый. И она разменная монета в игре, которую пока не в силах понять.
В Голштинии она никто — там нет наследования по женской линии. А, значит, лишь как вдова старого герцога, и мать молодого — каковым является ее сын Павел Петрович. Доказать ее участие в убийстве Карла Ульриха, известного как Петр Федорович, никто и никогда не сможет. Единственное, что могут предъявить серьезного, так это гибель в штормовом море голштинской гвардии вместе с генералом Шильдом, которых отправили из Петербурга на столь ветхих транспортах, что те не могли не развалиться под ударом разгулявшейся стихии.
Так она то причем?!
Это все русские — они ненавидели и герцога, что стал императором, и ее саму — ведь тоже свергли с престола. А она, оказавшись перед выбором между жизнью и смертью от рук гвардии, не смогла спасти мужа. Но зато очень помогла прусскому королю. Да и часто старалась услужить ему так, что старый Фриц и впрямь называл ее «верной дочерью Пруссии», хотя таковой, понятное дело, она не являлась. Но зато имеет возможность получить треть от тех денег, что были переправлены в Берлин. Зато теперь Голштиния получит из ее рук ощутимую помощь, так что со временем разговоры поутихнут и «друзья» в том помогут…
— Ваше величество! Погоня!
Голос барона Остен-Сакена (а так он представился ей на мызе близь Нарвы — но она этому мало верила, при его ремесле имен как перчаток у модницы) был таким же спокойным, без малейшего волнения. Екатерина Алексеевна обернулась и обомлела, чувствуя, что сердце ухнуло вниз — в верстах двух клубилась пыль и мчались всадники, их было много, очень, не меньше двух десятков.
— Здесь позиция неудобная для боя, — равнодушно бросил моряк, прилаживая колесо. Вытер руки и уселся на сидение, разобрав поводья. — В полумиле отсюда есть великолепная позиция — кусты и деревья облепляют дорогу плотно, для сшибки самое место.
— Кайзерин, позвольте!
К Екатерине Алексеевне подошел юнкер, и дальше не говоря ни слова, снял с себя кирасу и с помощью барона надел ее на императрицу — та почувствовала, что сейчас упадет под такой тяжестью. Затем надел ей на голову свою треуголку, и крепкими руками подсадил ее на сидение. Наклонился, достал из-под него саблю, ухмыльнулся:
— Вам нужно поберечься, государыня, пули бывают шальными. А мне саблей сподручнее в бою биться!
— Вы правильно сделали, Георг. Вам кираса ни к чему, если под началом Зейдлица не служили как я, — барон усмехнулся и ударил себя крагой по кирасе. — А потому составьте своей персоной нашу вторую шеренгу, рубите тех, кто прорвется!
— Яволь, герр оберст!
Второй моряк ухватился сзади, и бричка понеслась, нахлестываемая новым кучером. Лейб-кирасиры ее конвоя и два спасителя держались сзади, лошадей не торопили, лица до удивления спокойные, что особенно поразило женщину — ведь преследователей было втрое больше.
Версту проскочили быстро, а вот дальше пошел песок, бричка сразу сбавила ход, но спустя сотню шагов снова пошел твердый грунт, и она, обернувшись, увидела, что барон остановил коня, развернул его. Кирасиры выстроились в одну линию, достали пистолеты из кобур. Юнкер держался за их спинами, спокойно сидя на коне.
— Русским не позавидуешь, ваше величество, — спокойно произнес моряк, чуть обернувшись. — На полном скаку влетят в песок, и получат залп из пистолей. Их кони сбавят прыть, а кирасиры разгонят своих лошадей и врежутся. И пойдет рубка!
— Вы правы, сэр, видел я раз такое, — отозвался второй моряк, — эти железные листы неплохо держат пули!
Немецкий язык моряка был скверным, но Екатерина Алексеевна его поняла. Женщина пристально посмотрела назад, хотя разглядеть было трудно, и место будущего боя удалялось. Но тут грянули выстрелы, и когда пороховой дым чуть рассеялся, она увидела, как всадники в белых колетах вовсю рубятся с преследователями в синих мундирах. Ей даже показалось, что видна узнаваемая нарядная форма кавалергарда, который размахивая шпагой, ринулся на юнкера, вот только больше ничего не увидела. Зато все прекрасно успел разглядеть моряк сзади нее:
— Это не человек, а дьявол с саблей — ему бы цены при абордаже не было. Срубил «фазана» одним ударом, и сейчас схватился с тремя «синими», свалил одного…
Впереди была видна синяя гладь залива — Екатерина обернулась — их догоняли пятеро всадников — по паре в синих драгунских и зеленых пехотных мундирах и нарядно одетый кавалергард без каски. Русские неотвратимо приближались, они были почти рядом, когда бричка снова въехала в короткую полосу песка.
