там хотел обсудить Маннергейм через ренегата Лейно с потенциально опасным Антикайненом — осталось загадкой. 4 октября 1941 года псевдо-Тойво, находящийся до этого в Архангельске по партийно-номенклатурным делам, вылетел на самолете то ли в Москву, то ли в Беломорск, где его ожидал Лейно. Самолет немедленно после вылета разбился.
Из всех пассажиров и членов экипажа только Антикайнен обгорел до неузнаваемости. Его после непродолжительного расследования обстоятельств крушения закопали в землю на острове Кегостров. Сделали это без коммунистической панихиды и революционных речей.
Лучший друг Отто Куусинен на похороны не приехал.
Юрье Лейно обменяли на наших пленных обратно в Финляндию. Маннергейм, наконец-то смирился с потерей денег и забыл о Тойво.
Но до всех этих событий было еще куча времени, никто не предполагал, что такое может случиться.
Из всех ран Тойво беспокоила только две: простреленное легкое и сломанная нога. С наступлением осени он тайно перебрался на чердак пансионата, где не было сырости и холода. Он неутомимо разрабатывал свою хромоту, выполняя привычные ему упражнения на непривычный манер — чтобы нога постепенно привыкала к нагрузке.
Также по рекомендации Борменталя Антикайнен надувал резиновую грелку по миллиону раз на день. Это, как предполагалось, способствовало рассасыванию рубцов в легком.
Он не собирался скрываться здесь всю свою жизнь.
И однажды жуткой декабрьской ночью в метель настал час «Хе». Тойво навострил лыжи.
Антикайнен уже окреп достаточно, чтобы замахнуться на лыжный поход. Он ждал только удобной погоды — снега с ветром, чтобы никакая собака не обнаружила лыжный след.
Лед на заливе встал еще в начале ноября, рюкзак был собран даже лучше, чем перед побегом из Москвы, лыжи марки «Телемайер» ждали в укромном месте. Конечно, без Рейно и Борменталя, экипироваться бы ему не удалось. Но тем и приятна жизнь, что в ней встречаются хорошие люди.
Доктор прекратил навещать пансионат с первым снегом, на прощанье он долго проникновенно тряс руку Красному финну.
— Когда я вижу вашу целеустремленность, мне самому хочется жить также, — сказал он. — Если мне в последнее время встречались большею частью «разрушители», то вы — самый настоящий «созидатель». И спасибо, что показал, как можно быть именно таким.
— Вам спасибо, что залатали меня, — тоже растрогался Тойво.
— Всегда пожалуйста, — ответил Борменталь. — Надеюсь, больше не придется. В смысле, не будет повода для такого хирургического лечения.
Он слегка запутался, махнул рукой, словно, отгоняя лишние слова и ушел из жизни Антикайнена. В уголках его глаз блестели непрошеные слезы.
С Рейно Тойво простился уже на заливе, громко крича, чтобы перекрыть вой ветра.
— Ну, давай, Тойска! В добрый путь!
— Спасибо, Крокодил! — от волнения Антикайнен назвал того детской кличкой. — Слышь, Рейка, ты береги себя. У тебя золотое сердце.
— Живы будем — не помрем! — Рейно протянул руку без варежки. — Прощай, друг!
— Прощай, друг! — ответил Тойво, поспешно снимая свою рукавицу. — Я тебе верну твой пуукко в другой жизни.
— Ладно, иди, уж! — в уголках глаз Георгиевского кавалера неожиданно заблестела влага.
Антикайнен развернулся, одел свою варежку, поправил лямки ремней и пошел прямо в пургу. Он не решался смахнуть слезы, ветром выдутые на скулы. Так они и замерзли.
Впереди была ночь, полная ветра, снега и борьбы. Следовало держать направление по компасу, да не угодить лыжей в торос. Только тогда можно будет достичь другого берега, финского, а потом двигаться дальше.
Снова дорога, но на этот раз конец ее определен — это дом. Поэтому этот путь — самый последний, оттого и самый сложный.
В самый сочельник Рождества Тойво снял лыжи и приставил их к стенке сарая. В самолично пошитом из простыней белом масхалате он сливался и с темнотой, и со снегом, и, вообще, соответствовал зимней сказке. Будто не человек, а призрак — фантом.
Во время жесточайшей пурги он прошел через лед Финского залива и незамеченным углубился в Финляндию. Что же — здрасте, меня не ждали, а я вернулся. Родина еще не успела соскучиться.
Метель бушевала весь следующий день, так что ему удалось пройти много километров, прежде чем решиться на ночевку. Тойво вспоминал свой рейд 1922 года, и ему казалось, что тогда все было сложнее, тогда риска было больше. Теперь же — чепуха, теперь как-то несерьезно, словно бы на воскресной прогулке. Главное — не отступать от плана, то есть, двигаться по придуманному маршруту и обходить стороной любые людские поселения.
Тохмаярви — это не Северный полюс, можно сказать, в шаговой доступности, но он все равно утомился. Бежать на лыжах и ловить кайф от своего здорового тела — это одно. Когда же постоянно приходится беречь легкие от студеного воздуха и ногу от излишней нагрузки — это отнимает силы. Но он все равно дошел до усадьбы, где жила Лииса.
Но просто так подойти и постучать в дверь отчего-то не решался. Антикайнен не боялся оказаться нежданным и даже лишним, но ему ужасно не хотелось беспокоить эту молодую женщину, расстраивать ее и, вообще, каким-то образом вмешиваться в ее жизнь. Что она делает сейчас, как празднует Рождество?
Лииса была дома, и была одна. Некоторые одинокие люди никак не отмечают праздники, словно бы обижаясь на них за свое одиночество. Но она накрыла стол, придав ему торжественный вид, сварила традиционную рождественскую кашу, не забыв бросить в нее маленький орешек, налила в хрустальную рюмку на высокой ножке шипучий глегги.
Молодая женщина, укутавшись шерстяным платком, даже вышла во двор, чтобы посмотреть на яркие, будто бы праздничные, звезды. Зимнее ночное небо — это лучшая картина, на которую можно смотреть бесконечно, рискуя, правда, продрогнуть. Она вернулась в дом и, вдруг, поняла: что-то изменилось, что-то было не так.
Лииса в задумчивости сделала глоток из своего бокала, а потом, вдруг, встала из-за стола и, забыв о платке, выбежала за дверь.
— Ты пришел? — спросила она ночь. — Ты вернулся?
И ночь ей ответила знакомым голосом, который она не слышала уже много лет.
— Здравствуй, Лииса. Прости, что так долго.
Она заплакала, когда обернулась и увидела Тойво с заиндевелой бородой, переминающегося, словно в нерешительности, с ноги на ногу. Женщина прижалась щекой к его груди и немедленно к ней примерзла. Шутка — не примерзла, просто такими словами захотелось скрасить всю торжественность момента.
Потом они вдвоем сидели за столом и не знали, о чем говорить. Просто смотрели друг на друга и улыбались. Орешек из каши достался самой хозяйке.
А поутру, пока Тойво
