Зенитчики не сплоховали, да, они как‑то пропустили появление немца, но тут почти сразу открыли огонь из трёх установок. У нас было четыре зенитки, но для последней пока не был подобран расчёт. Просто не было людей, подготовленных для этого. После вчерашней большой практики стрельбы из этих установок, хоть и по наземным целям, наводчики взяли на прицел медлительный разведчик, который пытался уйти в сторону, и открыли огонь короткими очередями, подправляя прицел. Почти сразу от самолёта отлетела какая‑то деталь, срезанная очередью автоматических пушек, а потом на нём скрестилось сразу две трассы, и он рухнул на землю, загоревшись. Взрыва не было. Никто не выжил, высота была сверхмалой для прыжка с парашютом.
— Продолжить движение! – скомандовал я.
Когда мы проезжали через деревушку, то увидели, что три хаты горели, в некоторых дворах суетились наши мотострелки и разведчики. Снайперов не было видно, они продолжали контролировать взлётное поле. Проехав деревушку, зачистка там заканчивалась, передовая машина не останавливаясь поехала дальше, а вот вторая, на которой ехали мы, остановилась у танка Воронина. Экипаж, работая ломом и кувалдой, восстанавливал повреждённую гусеницу.
— Пушка? – спросил я у лейтенанта, осторожно покидая кабину машины. Любое резкое движение отдавало стреляющей болью в руке, поэтому я старался
не тревожить рану.
Лейтенант стоял на корме танка и отдавал приказы в микрофон, не теряя контроля над подразделениями на поле боя. Мне это понравилось, и я довольно кивнул.
— Никак нет, товарищ капитан, – откликнулся сержант Кривошеин, старый товарищ и наводчик на машине Воронина. – Когда давили тот „мессер“ то повредили трак, а тут на ровном месте при развороте и разулись с левого борта.
— Понятно, – кивнул я, с интересом разглядывая четыре целых „Юнкерса“ что стояли в стороне. Один продолжал дымить правым мотором. Ещё два обломками лежали в стороне. Похоже, их расстреляли в воздухе и они рухнули на взлётное поле.
Высадив меня, штабная машина поехала дальше следом за основной колонной. Что делать дальше, Малкин и командиры тыловых подразделений знали, я их хорошо проинструктировал, поэтому они, не теряя времени, приступили к выполнению порученных им заданий.
В это время Воронин освободился и, спрыгнув на пыльную землю, подскочив, лихо бросил руку к виску и отрапортовал:
— Товарищ капитан, ваш приказ выполнен. Аэродром захвачен, самолёты, часть технического и лётного состава захвачены целыми, остальные уничтожены в результате скоротечного боя. Два самолёта пытались подняться в воздух, но были уничтожены из танковых орудий.
— Вы что, по взлетающим „Юнкерсам“ из пушек садили? – удивился я.
— Так точно. А что, они только–только оторвались от взлётной полосы, и слепой не промахнулся бы. Осколочными влепили, они и осыпались обломками.
Оптимизм и радость так и пёрли из Воронина, он разве что не подскакивал от нетерпения.
— Осмотрите и подготовьте технику к дальнейшему маршу. Нужно до темноты совершить шестидесятикилометровый рывок.
— Есть, разрешите выполнять?
— Выполняйте, – кивнул я и направился в сторону самолётов, которые уцелевшие техники готовили к использованию. Заправляли и пополняли боезапас пулемётов под присмотром наших бойцов. Только в бомбоотсеки грузили не бомбы, а всё то, что было нами захвачено за последние дни, включая на месте уничтоженного штаба немецкого корпуса. Причём сброс отключали, чтобы у лётчиков не появилось желания сбросить всё, что нами было с таким трудом наработано. Насчёт лётчиков, да, у нас их не было в наличии, но были пленные, немецкие. В данный момент Гурьев искал среди них добровольцев. На три „Юнкерса“ нам было нужно три пилота и один штурман.
В два „Юнкерса“ грузили из санитарной и других машин всех раненых, которые у нас успели скопиться за это время. Даже тяжёлых погрузили, хотя шансы доставить их до госпиталя были минимальны, а также документы, мои рапорты о делах мангруппы и пленного генерала. Вот последний очень возмущался, когда его пытались сунуть в бомболюк. Малкину это быстро надоело, генерал получил рукояткой пистолета по голове, его опутали верёвками и погрузили в отсек. Больше он не возмущался, только сонно причмокивал губами.
— Пятеро согласились, товарищ капитан, – подошёл Гурьев. – Один говорит, что знает, где наш аэродром.
— А вот этого не надо. Там наверняка зенитная засада. У госпиталя под Иванковым есть неплохое поле, должны там эти машинки сесть, вот пускай туда и летят. Там зениток наверняка нет, встретят нормально. Тем более я дал намек, чтобы сегодня ждали посылку от нас. Начинайте погрузку и предстартовую подготовку.
— Есть, – козырнул Гурьев и побежал к самолётам. Там как раз техники запускали моторы, проверяя, как они работают.
После погрузки самолёты по очереди взлетали и, поднимаясь ввысь, одной группой направились в сторону партизанского края. За каждым немецким лётчиком сидел наш боец из легкораненых. С винтовкой и карабином было в кабине не развернуться, поэтому каждому был выдан пистолет и на всякий случай по гранате. Их задача уничтожить пилотов, если они доставят их не туда.
Как только бомбардировщики стали едва видными, я повернулся к стоявшим рядом командирам и скомандовал: – От балласта избавились, поэтому заканчиваем собирать трофеи и уходим. Выдвигаемся через двадцать минут. Разойдись!
Пока командиры занимались своими подразделениями, а тыловые службы сбором и систематизированием трофеев под присмотром Малкина и Байбюка, я направился к стоявшим отдельной кучкой пленным, угрюмо дожидавшимся своей участи. Их было порядка тридцати человек под охраной пятерых автоматчиков–мотострелков.
Махнув рукой Юрьеву, нашему старшему переводчику, я подошёл к немцам, с интересом их разглядывая.
— Товарищ капитан, сержант Юрьев по вашему приказу… – подбежал переводчик, но я остановил его, приказав:
— Переводи им, что я скажу… Солдаты и офицеры Люфтваффе! – громко сказал я, Юрьев тут же стал гортанно переводить. – Согласно негласным правилам диверсионных подразделений, а у нас всё‑таки именно диверсионное подразделение, я должен приказать своим солдатам ликвидировать вас, как нежелательных свидетелей и солдат противника. Однако ваша добровольная помощь благоприятно повлияла на моё решение. Да и моя совесть офицера и командира Красной Армии не позволяет уничтожать вас, как скот, но и просто так отпустить вас я не могу. Поэтому я ставлю перед вами выбор, дав немного времени, пять минут. У вас есть два выбора: или расстрел, или пуля в ногу, и вы, будучи комиссованными по тяжёлому ранению, отправляетесь домой, к своим семьям. Мой фельдшер поможет вам с перевязочными материалами. Решение ваше, время для раздумий пошло.
