хозяин притона, Ванька-Каин, который работает на Сыскную экспедицию в качестве доносчика. Ну откуда вам было знать такие подробности, правда? Зато их знал Чернышевский, но опять же, как вы могли предположить, что жечь архив граф наймет Турка, подкупив до этого Бастиана, которые всего лишь частично справились со своим заданием: архив уничтожен, кроме всего-то пары бумаг, в которых, вот же совпадение, как раз и описывается тот самый донос, в котором Ванька весьма красочно расписал ваше посещение его заведения. Никто из воров запираться, выгораживая вас, господин посол, в жизни не будет. Турок выложил все, как на духу, даже палача не пришлось тревожить, правда, он немецкого языка не знает, вот и пришлось вас сюда вызывать, чтобы он в качестве отработки ущерба украл у вас ключи, в том числе и от этой шкатулки, которую Суворов в руках держит, и которую он сумел изъять в качестве доказательства всего того, что я вам только что наговорил.
– Ваше высочество, долго вы еще будете с ним разговаривать? – Суворов поморщился. Он явно не понимал, о чем тут вообще можно трепаться.
– Я же не виноват, что вы, Василий Иванович, так и не выучили немецкого языка, – я махнул рукой. – Можете забирать, вместе с Бастианом. Только не забудьте, что вы обещали взять меня с собой, когда найдете Чернышевского, чтобы я на задержание смог посмотреть.
– Не забуду, – Суворов подошел к австрийцу. – Ну что же, господин Ботта, прошу проследовать со мной на дознание. Вы же обещаете мне, что как истинный дворянин не предпримете попыток сбежать, чтобы я не позорил вас, связывая как обычного преступника? – Ботта кивнул, стиснув зубы, бросив на меня не слишком любящий взгляд. Да пошел он. Я смотрел, как его выводят из зала, откуда недавно утащили сопротивляющегося Бастиана, и после этого повернулся к моей свите, смотрящей на происходящее с открытыми ртами.
– Ну что, кто из вас умеет танцевать менуэт? Мне все еще предстоит бал открывать, а я не только с такта собьюсь, я вообще не знаю, что нужно делать, – и, подойдя к Анне, протянул ей руку. – Госпожа Татищева, позвольте пригласить вас на танец?
Глава 20
Якоб Штелин так и не смог приступить со мной к занятиям до коронации, хотя план составил и мы его даже согласовали. Хороший план, надо сказать, в нем много времени отводилось именно изучению различных предприятий и государственных образований, что говориться изнутри. Это было именно то, чего я хотел, потому что из академических наук, которые мне необходимы, оставалась история, современные представления о географии, чтобы никуда не встрять, геральдика, политология и иностранные языки, которые я, как потенциальный наследник обязан был знать. На самом деле та же политология называлась по-другому, но мне было удобнее именно так обзывать предмет об взаимоотношениях Российской империи с другими государствами. Но, как это и бывало: рисовали на бумаге, ну, и так далее. Все было как всегда и во все времена, ни политический строй, ни прошедшие века не в силах изменить саму природу людей. Собственно, к тому времени, как мы решили начать и даже уже запланировали мой визит на Монетный двор, Штелина отозвали от моей особы с вполне прозаичной целью – Елизавете срочно понадобился кто-то, кто сумеет сделать ей коронационный альбом. Раньше никогда и никто этим не занимался, поэтому выбор пал на Штелина, ну, просто потому что кто-то ей сказал, что он точно сможет. И что у него есть знакомый художник по гравюрам, который все выполнит в лучшем виде. И плевать на то, что племяннику грозит неучем остаться, коронационный альбом – гораздо важнее.
Так что практически на все это время я был практически предоставлен самому себе, потому что почти всех моих так называемых придворных у меня тоже забрали, они в Кремле оказались более востребованы. Со мной остались, кроме роты гвардейцев, лишь Суворов, Криббе и Румянцев: Суворову было элементарно некогда – он заговор раскручивал по полной, Криббе я просто не отдал, закатив скандал, а Румянцева не забрали из-за общего разгильдяйства, рассудив, что подле меня он точно ничего противоправного не совершит, а, если и совершит, то это будет не столь заметно. Взамен отобранным у меня людям, мне предоставили Анну Татищеву, как партнера по изучению танцев и для выполнения мелких поручений. Поступок, конечно, революционный, с точки зрения морали, но, по-моему, про нее в суете просто забыли, а она не собиралась о себе напоминать, предпочитая читать в Лифортовском дворце, нежели с утра до ночи носиться по различным поручениям статс-дамы.
Мне еще оставили Румберга и Крамера, все-таки личные слуги персоны неприкосновенные, да Турка, но про него просто не знали. Елизавета лично всего лишь один раз объявилась, чтобы рассказать о моем специальном почетном месте подле нее во время самого действа. Я должен буду подать корону митрополиту Петербургскому и Новгородскому Амвросию, который и возложит ее на голову Елизаветы. На самом деле – это была невероятная честь и фактически признание меня, как наследника престола. В связи с чем меня также нужно было увековечить в упомянутом альбоме, а для этого необходимо было немного попозировать художнику, которого тетушка притащила с собой на буксире. И из-за этого позирования я пропустил участие в судьбе Ботта и Бастиана.
Как мне стало известно из рассказов Суворова, их очень быстро осудили, и даже приговорили к казни через повешенье, но, как я и предполагал, Елизавета в последний момент его помиловала и велела вывезти из страны без права сюда возвращаться, но только после коронации. Должен же он рассказать Марии-Терезии о небывалом действие. А вот Бастиан повесился в камере, как мне сказали, не выдержал позора от предательства моего величества.
Ботта не успел ни с кем из Российских потенциальных заговорщиков пересечься, и пока что заговор представлял собой всего лишь план, который он изложил на бумаге, и отправил на утверждение Фридриху. Письмо вез Чернышевский, а вот о самом заговоре, целью которого было свержение Елизаветы и возвращение «принцессы Анны», стало известно еще одному человеку. Суворову удалось раскрутить эту нить до Лестока, который, естественно, не хотел свержения Елизаветы, но увидел в действиях Ботта возможность сбросить Бестужева. В показаниях Ботта значились Лопухины, как потенциальные заговорщики, из-за связи с Левенвольде, который являлся фаворитом Анны Леопольдовны. Почему-то австрийцу показалось, что Лопухины с
