– Они у нее троих детей в полон увели, а старшенького прямо там во дворе зарубили, – вздохнул Константин. – Понять можно. Ты лучше распорядись, чтобы ее обратно к бабам отвели – пусть успокоят несчастную. Все равно с нее свидетель, как…
Звонкий женский голос перебил князя:
– Вот он, тать, валяется. Тулуп совсем новый из избы забрал!
Пожилая женщина торжествующе указывала на Грушу, лежащего на снегу.
– А теперь что скажешь, шустрый? – осведомился Константин, поворачиваясь к Спеху.
Парень только уныло вздохнул, не говоря ни слова, а женщина не унималась:
– И на меня меч поднял, да только я увернулась.
– Крут наш защитник, – восхитился воевода.
– Ты сперва думай, а потом говори, – неожиданно встряла другая, которая Грушу перевязывала.
Она неодобрительно посмотрела на обвинительницу, после чего обратилась к Константину:
– Не верь ей княже. У страха глаза, известное дело, велики.
– Да пусть подо мной Мокошь землю расступит, ежели брешу, – не сдавалась первая баба. – Как на духу говорю – еле-еле увернулась. И скалился еще, аки зверь дикой.
– Ты, княже, лучше мне поверь. Я ведь своими очами видела, как он бой приял. Ежели бы он ее ударить хотел, то она бы тут не стояла, – твердо произнесла та, что перевязывала.
– Хоть и баба, а дело говорит, – подал голос Басыня. – Не забижай Грушу, князь. Он в своей жизни отродясь не промахивался. Коли ударит, так тут только держись.
– Точно говорю, промахнулся, – стояла на своем обвинительница. – До задницы токмо и достал.
– Ранил? – поинтересовался воевода.
– Так ведь плашмя попал, – сбавила тон женщина и пожаловалась: – Все одно больно, – и тут же оживилась: – А этот, – ткнула она пальцем в Басыню, – еще и мужику моему голову с плеч снес. Я за этим извергом-то выскочила, чтоб тулуп отнять, а он уже лежит, кормилец мой, прямо у плетня и без головы.
– Голову не сносил, – смело глядя на Константина, ответил Басыня. – А то, что охолонил его малость – был грех.
– Охолонил – это как? Копьем в живот или мечом в грудь? – уточнил князь.
– Мечом, – подтвердил Басыня. – Только не в грудь, а в голову и не острием, а рукоятью.
– А дальше что было?
– Дальше я прочь поехал и ничего не видал. А и видал бы – тебе не сказал. Негоже это – на своих наговаривать. У вас и без того видоков два селища.
– А ты не наговаривай. Сейчас ведь, не забывай, твоя судьба на кону стоит. Если кровь ее мужа на тебе, то и одна из веревок твоя. Если ж нет – тогда и разговор иной, – заметил Константин.
– А ты, княже, вместо того чтобы вешать, лучше бы мне, вдовице горемычной, в холопы его отдал, – плаксивым голосом произнесла все та же баба, обвинявшая всех и вся, и похотливым глазом скользнула по связанному воину.
– Казнить – казни, княже, а так изгаляться надо мной – не дело, – возмутился Басыня. – Лучше головой в петлю, чем к карге этой старой в холопы, – и предупредил грозно: – Отдашь – сбегу, так и знай.
– А не стыдно висеть-то будет, яко тать безродный? – прищурился Константин.
– А чего? Я и есть безродный. Ваши же рязанские и осиротили, когда я еще мальцом был.
– Значит, ты поквитаться приходил? – высказал догадку князь.
– На мужиках да бабах? – хмыкнул презрительно Басыня. – Я вой, а не кат. Просто князь повелел, вот я и пошел.
– А почему же решил из дружины уйти? – подал голос воевода.
– Это мое дело, – нахмурился Басыня. – Мое и моего князя. А иных-прочих оно не касаемо. И я, княже, не баба, чтоб тебе тут в тряпицу жалобиться.
Тем временем процесс опознания завершился, и теперь все связанные воины стояли, разбитые на две неравные кучки. В той, что побольше, были преимущественно молодые дружинники, хотя изредка встречались и годами постарше. В другой же, небольшой, состоящей всего из полутора десятков человек, преобладали люди в возрасте. Молодых же было всего двое.
Схваченные в плен князья вместе с понурым попиком стояли на особицу, поодаль от всех. Правда, было их всего четверо – Гавриил Мстиславич успел и в схватке выказать свой норов. Бился он стойко и даже успел свалить одного из нападавших, прежде чем его достали мечом. И теперь здесь стоял только его меньшой брат – Иван Мстиславич.
– Ладно, после договорим, – махнул князь досадливо и сказал воеводе: – Пока я приговор им зачту, ты как следует бабу эту расспроси – что и как там было, а то я что-то не пойму с этой троицей. – И поспешил к большой кучке.
– С этими все ясно. За руду, безвинно пролитую, за полон, за пожарища, которые вы учинили в моих селищах, – все пленные затаили дыхание. – Повесить! – И, не слушая никого, быстро перешел к другой кучке, что была поменьше. – Теперь с вами как быть? Бабы сказывают, зорили, но не убивали. Стало быть, нет на ваших руках людской кровушки. Ну что ж. Ваше счастье. Однако за все отвечать надобно. Посему виру на вас налагаю, – и распорядился властно: – Бронь, мечи и все прочее с висельников и прочих снять. То в добычу пойдет. Все убытки тиунам за седьмицу счесть повелеваю. Опосля того думать будем – как подсобить сподручнее. Самим же вам в холопах быть у тех баб, что кормильцев лишились, – и возвысил голос, перекрикивая поднявшийся недовольный ропот: – Благодарить надо за милость да за то, что разобрался, а не повелел всех огульно вздернуть.
Гомон стих. А и впрямь – разобрался ведь, не стриг под одну гребенку. А в холопы идти? Ну что ж, это не сук с веревкой, тут и удрать можно. До Дона отсюда и десяти верст не будет, а за ним уже черниговские земли, там у рязанского князя власти нет, как успел один из пленных другому заметить хвастливо. Однако Константин краем уха разговор этот уловил.
– Ежели бежать кто удумает, – счел нужным он предупредить, – то сразу, как только мои люди его поймают, велю забить в колодки и кинуть в выгребную яму. А там иноземным купцам продам. Они за русских мужиков хорошие деньги платят. Не думаю, что выживет. Так что лучше об этом не думайте. К тому же не обельными холопами будете, а в закупах. Срок – два года. После отпущу.
– На всех все равно не хватит, – вздохнул вновь объявившийся Вячеслав.
– А сколько всех-то?
– В Пеньках двенадцать и тут девять. Очко получается. А у тебя пленных этих всего шестнадцать человек.
– Тогда так, – быстро переиначил князь. – В первую очередь тем их отдаю, у кого сыновья малолетние или их вовсе нет.
Пленников разобрали сразу, но все равно одной работника не хватило. Женщина робко подошла к князю и тихим голосом попросила:
– Я ведь не в обиде, княже. Господь с ним, с холопом-то. У меня и свои сыны крепкие, только вот нет их ныне, в полон забрали. Ежели бы ты, княже, подсобил их выкупить, век бы за тебя богу молилась.
