Взять, к примеру, того же ротмистра Соколова. Ясная голова, светлый ум, храбр, физически неплохо подготовлен. Или, того же казачка, Никифора Волкова — сообразителен, храбр, умеет вести себя в экстремальных ситуациях.
— Плохо то, — подумал Шумилин, — что те, кто может принимать важные решения — царь, Бенкендорф, цесаревич — люди с рыцарскими понятиями о чести. А вот их противники как раз подобными достоинствами не обладают. Посему состязаться с ними — дело заведомо проигрышное.
Надо вспомнить о так часто припоминаемом нам "византийском коварстве", о том, что "с волками жить — по — волчьи выть". И на удар отвечать ударом. Только вот, не согласятся с моими рассуждениями наши предки. Как же быть…
Шумилин вздохнул. Верный Сникерс, дремавший на коврике у стены, услышав этот вздох, встрепенулся, и, открыв глаза, понимающе посмотрел на бывшего опера.
Александру свернул в трубку ватман со своей каббалистической схемой, и достав из письменно стола рабочую тетрадь, стал по старой памяти накидывать план действий. Работы впереди было непочатый край.
Из усадьбы Сергеева Шумилин снова отправился в Петербург. Он решил попросить у императора аудиенцию, чтобы обсудить с ним насущные вопросы. И самый главный из них на Руси: "Что делать?". Насчет того: "Кто виноват?" он уже не раз говорил Николаю. Но тот, в душе соглашаясь со своим советником из будущего, колебался, опасаясь принимать кардинальные решения. Император считал, что основа его царствования — консерватизм, и все попытки что‑либо решительно изменить, откладываются "до лучших времен".
К тому же, Шумилин знал — как тяжело Николай воспринимает чужое мнение. Император считал, что его мнение — единственно верное, и все должны, или принять его как руководство к действию, или катиться ко всем чертям.
Конечно, после посещения будущего, и знакомства с историей его царствования и последующих событий, самомнение Николая было поколеблено. Он прислушивался к тому, что говорили ему его новые знакомые, и многое из того, что считалось им незыблемо, теперь таковым ему уже не казалось. Но, все же, для человека, привыкшего повелевать, было очень трудно избавиться от своих привычек.
Шумилин долго размышлял и взвешивал все то, что ему было известно о царствовании Николая Павловича, и о нем самом. Можно было, конечно, махнуть на все рукой, и вовсю пользоваться царским гостеприимством, время от времени консультируя царя и подсказывая ему верные решения. В конце концов, если Николай за время своего правления не повторит те роковые ошибки, которые были сделаны им в их истории, то и это можно считать неплохим результатом.
Но Шумилин решил, что этого мало. Крайне необходимо было разрешить несколько самых неотложных вопросов, и в числе них — кадровый. Ведь через сто лет после Николая один из самых успешных правителей России заявил: "Кадры решают все!". И он был прав.
Кстати, об этом знал и император Николай I. Как‑то раз он в сердцах сказал: "Россией правят столоначальники!" Действительно, разросшаяся до неприличных размеров бюрократия — за первые двадцать лет правления Николая количество чиновников выросло втрое, достигнув гигантской цифры — 60 тысяч человек, буквально завалило бумагами всю империю. Было подсчитано, что в 40–х годах XIX века среднестатистический российский губернатор в течение года подписывал 100 тысяч различных документов, или, 270 в день. При этом на столь ответственное дело он тратил четыре с половиной часа ежедневно. Из этой горы бумаг лишь от силы одна сотая были действительно необходимы и приносили хоть какую‑то практическую пользу.
Понимая всю пагубность происходящего, Николай старался лично во все вникать и все контролировать. Но даже его чудовищная работоспособность и дотошность мало помогали делу. Чиновники продолжали свой беспредел и мздоимство. Самые суровые наказания не помогали — на месте одного проштрафившегося жулика тут же появлялся новый.
Шумилин хотел напомнить императору слова из Евангелия:
"И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые; тогда сбережется и то и другое".
То есть, новую внутреннюю и внешнюю политику должны проводить новые люди, которые не отягощены старыми предрассудками, и могут здраво воспринять все те реформы, которые нужно будет провести.
В папке у Шумилина лежал список кандидатов на должности министров, глав департаментов, и учреждений. Были среди них и фамилии заводчиков, купцов, изобретателей, которые уже сейчас могли бы помочь российской экономике и промышленности совершить рывок и хотя бы догнать развитые европейские страны.
К этому списку были приложены — как говорили в веке XXI — м — "резюме", где кратенько рассказывалось о кандидате, а так же о том, что он сумел сделать в царствование сына императора, Александра II.
Если создать этим людям, которым можно назвать "солью земли русской", условия набольшего благоприятствования, то они смогут принести огромную пользу своему Отечеству, и сделают намного больше, чем в нашей истории.
Вот, к примеру, сейчас на Кавказе отважно сражается с горцами 24–летний капитан Дмитрий Алексеевич Милютин. Он получил тяжелое ранение, награжден за храбрость и мужество орденом Святого Станислава 3–й степени и орденом Святого Владимира 4–й степени с бантом.
Через двадцать лет Милютин станет военным министром, проведет реформу армии, превратив ее в одну из лучших армий Европы. Чем он не кандидат, если и не на пост военного министра, то уж точно на должность члена комитета по реорганизации русской армии.
Или, взять подполковника Корпуса инженеров путей сообщения, Павла Петровича Мельникова. Он сейчас преподает в институте Корпуса. Позднее он станет одним из авторов проекта железной дороги Санкт — Петербург — Москва, а через четверть века — первым в России министром Путей сообщений. Если бы он, а не граф Клейнмихель, руководил бы строительством магистрали, связавшей две российские столицы, она бы не обошлась бы так дорого, как в прямом, так и в переносном смысле. Железная дорога стоила казне 64 миллиона рублей, что оказалось в три раза дороже, чем строительство в Европе железнодорожной магистрали такой же протяженности. Инженеры, строившие эту железную дорогу, воспетую позднее поэтом Некрасовым, признавали, что на эти деньги можно было бы положить рельсы не только до Москвы, но и до Черного моря. Ну, а сколько народу погибло во время строительства этой магистрали — это разговор отдельный…
