Ознакомительная версия.
– Слышь, Яковлевич, – несмело проговорил второй, чернобородый и коренастый. – Я слыхал, взаправду купцов на тракте порешили. Твердила сказывал…
– Ты молчи и не лезь не в свое дело! – отбрил старший. И вновь обратился к Вилкасу: – Не слишком ты на торгового гостя похож.
– А я и не скрываю – не купец я. Я охранником был.
– Да? А кто старшим над охраной ходил?
– Добрян. Плечистый мужик. Ростом чутко пониже меня будет. Вот досюдова, – литвин отмерил ладонью на уровне бровей. – Седой и лохматый, что твой lokys[131].
– Есть такой у нас, – кивнул Яковлевич, выказывая знание литовского наречия. – Хороший боец. И брат его тоже крепкий вояка. Да что я тебе рассказываю? Вы ж один обоз охраняли.
– Уж извини, уважаемый, но не знаю, – покачал головой Вилкас. – Добряна знаю. А брата его – нет. Не было с нами его брата, даже если их у него дюжина. Сын был – точно помню. Laigonas[132] был. Не о нем ли ты говоришь?
– А еще кто был? – прищурился смолянин.
– Brolenas… Как это по-русски? Сын брата…
– Племяш никак?
– Точно. И не один, а двое сразу. Еще парни помоложе были. Они мне не говорили, кем старшому доводятся.
– Ну, похоже на правду, – почесал бороду Яковлевич. – А как вышло, паря, что ты, литвин… Ты ведь литвин?
– Мне скрывать нечего. Я свой род не позорил. Литвин. Из-под Крево.
– А как попал к Добряну в отряд? Он – человек русский…
– Так и я не татарин, чай, – осклабился литвин. – Иль мы далече от русских ушли? Веры одной, православной…
– Гляди ты… – почесал в затылке стражник. – Похоже, и впрямь не врешь…
Остальные, уловив в голосе командира нотки облегчения, опустили рогатины остриями к снегу, разулыбались.
– Как же ты выжил-то? – Светлобородый смолянин сочувственно вздохнул. – Твердила сказывал, там ужасть что творилось на дороге. Одни мертвяки, одни мертвяки… – Он передернулся.
– Тебе еще раз показать? – Литвин повернул голову, чтобы здоровенная шишка, украшавшая его затылок, стала видна. – Дубиной меня оглоушили. Я и посунулся носом в снег. Не была бы такая черепушка крепкая, да шапка толстая и мягкая, мозги бы вышибли…
Стражники сочувственно рассмеялись.
– А так пролежал дотемна, точно покойник. Все меня за мертвеца приняли: и свои, и чужие. И не добили, и раны не перевязали… Когда оклемался, на дороге уже никого. Только следы конных.
– Верно! Это Илья Приснославич со своими был! – воскликнул молодой и заслужил неодобрительный взгляд Яковлевича.
– Помолчи, Гринька! – Он подумал и махнул рукой: – Иди, парень. Иди… Тебе отлежаться бы после такого. Во-он там постоялый двор есть. Пахом не слишком дерет за харчи и ночлег.
Вилкас сердечно поблагодарил стражников и зашагал в город. Хорошо было бы, конечно, расспросить смолян, не видели ли они с дружинниками Ильи чужаков – двух парней и рыцаря, – но что-то подсказывало ему: не стоит. Сыщутся друзья. Рано или поздно.
На ходу литвин мурлыкал песенку. Не слишком веселую. В самый раз после пережитого.
Nesirupink, berasis zirgeli,
Asr dabar nujosiu pas teweli,
Pas teweli i dwareli.
Stainej’ pastatysiu.
Asz paszersiu sawo zirguzeli,
Asz paszersiu sawo judbereli
Ney rugelis, ney mezelis,
Grynom’s awizelem’s.
Pagirdysiu sawo zirguzeli,
Pagirdysiu sawo judbereli.
Ney aluczu, ney miduczu,
Czustu wandeneliu…[133]
Дверь корчмы хлопнула за его спиной. В лицо дохнуло теплом, чадом от очага и таким ядреным духом съестного, что у парня в первый миг даже голова закружилась. Из трех длинных столов два занимала хохочущая орава. Все как на подбор крепкие мужики – не моложе двадцати и не старше тридцати лет, плечистые, одетые в суконные зипуны. Заметив особые потертости на плечах и спине, Вилкас понял, что это воины, – такие следы оставляют только кольчуги.
«Должно быть, дружина какого-нибудь воеводы вернулась с объезда границ…» – подумал парень и присел на край лавки у свободного стола.
Плешивый корчемник с сомнением оглядел нового гостя, но выложенные на столешницу две медные монетки смягчили его сердце. Вскоре перед литвином оказалась широкая миска с горячей кашей и золотистыми шкварками.
– Пиво? – поинтересовался Пахом.
– Квасу, – ответил Вилкас. Он устал и меньше всего сейчас хотел захмелеть и заснуть прямо посреди корчмы.
Хозяин пожал плечами и неторопливо удалился.
За соседним столом раздался взрыв хохота. Кто-то противным голосом произнес:
– Молока…
Литвин сцепил зубы и сделал вид, что ничего не услышал. Ссора и потасовка – это не то, чем следует завершить сегодняшний день.
Уплетая за обе щеки кашу, он благодарно кивнул Пахому, который принес кувшинчик с квасом и деревянную кружку.
– Смотри, как жрет! Седмицу поди голодал! – снова насмешливо и чересчур громко, явно напоказ, сказал кто-то из дружинников.
«Доедать надо и убираться… Куда угодно. На любой другой постоялый двор. Иначе…»
– Гляди не подавись! Эй, морда белобрысая, к тебе обращаюсь!
Вилкас медленно поднял взгляд.
Горбоносый чернобородый воин, чуть постарше прочих, улыбался от уха до уха и смотрел на него в упор.
– Что зенки вылупил? – обрадовался он, заметив, что привлек наконец-то внимание парня. – Голь перекатная!
Литвин, сделав над собой усилие, вернулся к еде.
– Нет, ну ты погляди на него! Чавкает, будто из голодного края! Морда литовская! Не хочет русскому человеку слова сказать…
– Может, он, того… по-русски не понимает? – протянул парень со шрамом на левой щеке чуть пониже глаза. – А, Пантелеймон?
– Ну да! Куда нам, сирым и убогим… У них и вера кафолическая, нe то что наша – православная! – поддержал его еще один – курносый, пухлощекий и румяный.
– За стол сел, лба не перекрестил… – рассуждал вслух Пантелеймон. – Чисто басурманин. Лезут и лезут на Русь Святую. С восхода солнца – татарва поганая, а с заката – немцы с литвинами да полячишки с мадьярами.
Вилкас торопливо доедал. Он предчувствовал… Да что там предчувствовал! Точно знал, что добром все это не кончится. И неизвестно еще, когда в следующий раз доведется плотно перекусить.
– Взять бы его за шкирку, да рожей поганой в кашу! – с вызовом произнес пухлощекий. – Ишь, рожа литовская – бельмами зыркает, желваки гуляют… Нахохлился, что петух драный!
– Gaidys[134]! – захохотал Пантелеймон, выказывая недюжинные знания литовской брани. – Skarmalius[135]!
Парень со шрамом вскочил, под общий гогот выбрался из-за стола. Остановился напротив Вилкаса, уперев кулаки в бока и перекатываясь с пятки на носок.
– Задай ему, Всемил! – подбодрил его пухлощекий.
– Давай, покажи этой чуди белоглазой, кто в здешних землях хозяин! – Пантелеймон скрестил руки на груди, ожидая дармового развлечения.
Ознакомительная версия.
