Ознакомительная версия.
Литвин пожал плечами:
– Да чего уж там, боярин. Я не в обиде.
– Ну вот и хорошо, – Семен Акинфович улыбнулся, скинул с головы шапку.
До того искренним было его лицо, что Вилкас невольно улыбнулся в ответ.
Пахом, о котором, как показалось, все забыли, тяжко вздохнул и присел на лавку.
– В гроб они меня вгонят, – проговорил он, утирая рукавом крупные капли пота, выступившие на лбу и обширной плеши. – Погибель они моя, мор, глад и семь казней египетских…
– Да ладно тебе… – устало отмахнулся боярин, присаживаясь рядом с Вилкасом. – Скоро съедем… Еще скучать будешь.
Парень только сейчас заметил мешки под глазами Семена – свидетельство усталости.
– Эх, Акинфович… – покачал головой корчмарь. – Я вас долго вспоминать буду. Нечего сказать – славные воины у Михайлы Ярославича. Только горячие чересчур.
– Других не держим. Я б тебе, Пахом, приплатил бы сверху оговоренного. За беспокойство. Да путь дальний предстоит – боюсь, без порток останемся. Ты уж не взыщи. Живы будем – на обратной дороге загляну, не обижу.
– Не бери в голову, Акинфович… Тяжко тебе с ними. Разве ж я не понимаю? – Хозяин корчмы поднялся и, кряхтя, отправился восвояси, на ходу принюхиваясь и бормоча что-то под нос.
Литвин и русский боярин остались один на один.
Парень взялся было за ложку, но понял, что охота пропала. Он отодвинул миску, отхлебнул кваса из кружки. Семен внимательно рассматривал его, сверля тяжелым взглядом. Он не пропускал ни единой мелочи в одежде и снаряжении Вилкаса.
«Если начнет подначивать, что с куклой езжу, пошлю подальше. И не погляжу, что выручил… Или нет. Не по чести так поступать. Просто встану и уйду».
– Ты из Литвы родом? – вдруг спросил Семен.
– Да. Из-под Крево.
– Края вдоль Немана хорошо знаешь?
– От Копыла до Гродно… А что?
– Проводник мне нужен. Ты на ребят моих внимания не обращай. Это они от безделья на стенку лезут, а в походе все заняты – некогда безобразничать. Да и ты парень крепкий – себя в обиду не дашь. Я же вижу. Одному, другому зубы выбьешь, они и примолкнут. А проводник мне нужен.
Вилкас задумался. Он, в сущности, ничего не знал о человеке, с которым разговаривал, но испытывал к нему расположение. Семен Акинфович подкупал прямотой, открытым взглядом и той легкостью, с которой он разогнал безобразничающих дружинников.
«Кажется, Пахом упоминал Михайлу Ярославича… Выходит, это тверичи. Почему бы и не поехать с ними вместе? Только сперва нужно друзей выручить. Со мной смоленский князь разговаривать не будет, а с боярином великого князя…»
– А если я не один буду, Семен Акинфович? – так прямо и сказал парень, не желая хитрить и выгадывать удобный случай.
– А с кем? Мне главное, чтобы не с девкой. Или с больным там, или увечным. От баб один раздор в походе, а хворый задержит. Ты прости, но нам спешить надо будет. И так много времени потеряли.
– Не девка и не больной, – Вилкас от мысли, что мог бы путешествовать с бабой, даже усмехнулся. – Три человека. Все три – в бою не помеха.
– Не помеха, говоришь? – Семен слегка призадумался. – Все трое литвины?
– Франк, татарин и русский.
– Ну у тебя и друзья! – восхитился тверич. – Да ладно! Не страшно. Веди знакомиться.
– Не получится так сразу, – покачал головой Вилкас. – Их еще вызволить надо.
И начал рассказ.
Грудень 6815 года от Сотворения мира
Смоленская крепость, Русь
Поруб, куда по приезде в Смоленск воевода Илья упрятал Никиту и Улана, оказался темным и сырым. Ну хоть стоять можно в полный рост, и на том спасибо…
После побега крестоносца Приснославич страшно осерчал. В особенности за уведенного каракового жеребца. Шумел, топал ногами, схватился за меч. Прозвище свое – Лют – оправдал полностью. Лют, как есть лют. Хорошо, ума хватило никого не рубануть.
Зато уж наорался воевода вволю. Если бы не привычка войском в бою командовать, пожалуй, глотку сорвал бы. Он костерил на чем свет стоит всех подряд: сбежавшего брата Жоффрея, Никиту с Уланом, которых немедленно причислил к сообщникам франкского рыцаря, своих дружинников за проявленную беспечность. «Как же это так, матерь вашу через плетень, – кричал он, потрясая остро отточенным мечом, – стеречь лагерь надо, чтобы не только человека упустить, да еще позволить ему коня свести! Да не просто коня, а моего любимого Орлика! Как так вышло, что проспали? Бражничали? Плетьми запорю! Выгоню из дружины к ядреной матери… В порубе сгною…»
Никита смотрел, как мелькает в руках воеводы блестящий клинок, и боролся изо всех сил с желанием плюнуть на все, ударить разгорячившегося смолянина под колено, добавить ребром ладони по шее, перехватить кисть, выворачивая черен меча… Нет, нельзя. Во-первых, нырнуть в чащу не получится – дружинники, хоть и стоят, понурив головы, выслушивая обидные и несправедливые упреки командира, а луки схватить успеют. А он, хоть и слышал от учителя, что существуют мастера, способные стрелы на лету отбивать, свои силы оценивал верно. Не сумеет. Пожалуй, и Горазд не сумел бы. Даже в молодости. А во-вторых, друга бросать не годится, а Никита здорово сомневался, что Улан-мэрген верно поймет его намерения и тоже побежит спасться. Скорее всего, растеряется, а если и сообразит, то расторопности не хватит – напорется на чей-то клинок, и все, конец…
«С каких это пор ты стал думать об ордынце, как о друге?» – Парень попытался одернуть себя, но сердце подсказывало другое. Татарчонок стал надежным спутником и не раз выручал в трудное мгновение. Он полностью подчинялся мнению Никиты и не пытался его оспаривать. Не умничал, как можно было бы ожидать от сына нойона, не лез в разговоры старших, а в бою сражался хладнокровно и умело.
Можно ли его назвать настоящим другом, который не выдаст и не продаст? Наверное, можно. И даже нужно. Тогда и Никита должен относиться к Улану по-честному, а бросить татарина было бы, как ни крути, предательством. Как же себя уважать после этого?
Поэтому парень молча выслушал обвинения воеводы. Все стерпел. Даже когда Илья хаял его татем московским, конокрадом и злодеем. Безропотно дал связать себе руки – больше они не пользовались даже самой малой свободой.
«Ну спасибо, брат Жоффрей… Ну удружил… Любопытно до колик, зачем тебе понадобилось вот так вот сбегать? И чем ты, рыцарь из монашеского Ордена, приносивший обеты Господу и утверждавший, что дело всей твоей жизни – борьба с язычниками, еретиками и чернокнижниками, воспользовался, чтобы тайно уйти? Вот разыскать бы да спросить ответа. С пристрастием спросить…»
Веревки, которыми связали им руки, другими концами прикрепили к седлам братьев Вершиничей. Твердила ехал позади, внимательно следя за каждым движением. В руках он все время держал взведенный и заряженный самострел. Мол, попробуйте только хоть вид сделать, что намерены убежать, враз ляжку прострелю.
Ознакомительная версия.
