Ознакомительная версия.
Смоляне ехали угрюмые. Не шутили, не смеялись, не разговаривали с парнями. Даже между собой болтать перестали. Видно, воевода на самом деле был столь же крут, как казался при первом знакомстве, и слова про плети да про поруб не на ветер бросал. Мог наказать так, что мало не покажется.
До Смоленска они добрались за четыре перехода. Дружинники оконь поспели бы быстрее, но пешие пленники задерживали. Их, к чести дружинников Ильи, особо не торопили – все ж таки люди русские. Ордынцы, как шепнул Улан, гнали бы коней рысью, и никого не волновало бы, кто там привязан. Хочешь, беги следом, поспевай двумя ногами за четвероногим, а не хочешь – на пузе скользи по снегу. Сколько здоровья хватит.
Путь через посад Никита запомнил плохо. Ремесленная слобода и торжище малость напомнили ему московские. Только людей меньше и слишком много домов стоят заброшенными – видно по неподновленным к зиме крышам, засыпанным снегом подворьям, где ни один след не отпечатался, покосившимся, а то и вовсе упавшим плетням. А вот Смоленская крепость Кремлю не уступала. Она стояла на крутобоком холме, повыше и пошире Боровицкого. Земляной вал, покрытый снегом, блестел на солнце. Уже перед самыми воротами парень сообразил, что это мудрый, искушенный в воинском деле князь приказал лить со стен воду, чтобы та замерзла, делая подступы к частоколу неприступными. По заборолам ходили стражники, похлопывая рукавицами по бокам. Из их ртов и носов вырывались клубы пара, будто бы каждый был дальним родственником Змею Горынычу и пугал супостатов дымом, предвестником губительного пламени.
Во дворе смоляне спешились, а Никиту с Уланом развязали (понятное дело, держа под прицелом по меньшей мере полудюжины луков) и затолкали в низкую дверку у подножия одной из башен, сложенной из дубовых бревен в полтора обхвата.
После яркого солнца тьма показалась особенно густой, вязкой и липучей, как смола. Куда бы присесть, Никита искал на ощупь. Нагреб ногой прелой, осклизлой соломы, чтобы не на голый пол. Ордынец пристроился рядом. Так теплее. Но вскорости оба они почувствовали, что согреться будет нелегко, – в застенке хоть и не гуляли сквозняки, но от сырости очень быстро зябли руки и ноги, холодели носы и уши. Добротные кожушки и шапки спасли от мороза наверху – ну так они хороши, когда двигаешься. Сидя на месте, тепла не сбережешь. Пришлось подниматься и ходить. Топтаться с ноги на ногу, приседать, нагибаться и размахивать руками. Хорошо еще, Улана заставлять не пришлось – татарчонок с радостью подражал старшему товарищу.
Никита предложил было поучить ордынца рукопашному бою – не век же им в порубе куковать, когда-нибудь и выберутся на свободу, а там умение постоять за себя без оружия любому пригодится. Но маленькое, прорезанное в бревне окошко под самым потолком давало слишком мало света. Улан никак не мог ухватить нужные движения. Так что учеба вышла сумбурной. Так, бесцельное толкание и суета. Тем паче, Никита все время опасался, что сослепу или сам на стену налетит, или друга в нее головой впечатает.
К счастью, перед самыми сумерками смоляне принесли им несколько охапок свежей чистой соломы и глубокую миску, от которой шел восхитительный запах. Не сговариваясь, парни вытащили из-за голенищ ложки и принялись хлебать жидкую кашу вперемешку с накрошенной репой и морковью. Даже несколько кусочков мяса попалось. А с набитым животом и в темнице веселее. Тем более, усталость вскоре взяла свое, и они заснули, зарывшись в солому.
Проснувшись от холода, ученик Горазда понял, что уже вполне сносно видит в темноте. Он без труда отыскал бадейку для справления естественных надобностей, а потом и Улан-мэргена поднял – не спи, мол, замерзнешь. Татарин ворчал, что он, дескать, не жаворонок, чтобы вставать ни свет ни заря, а особенно когда торопиться некуда. Настоящий баатур, сказал он, когда спешить никуда не надо, спит и ест, ест и спит.
Словно в ответ на его слова, дверь приоткрылась и охранник просунул сквозь неширокую щель жбанчик чистой воды и две краюхи хлеба. Друзья подкрепились и принялись обдумывать свое положение. Воевода Илья наверняка сейчас докладывает князю о диковинных событиях, имевших место на тракте. А как доложит, Александр Глебович думать станет – какую же выгоду может Смоленск извлечь? Когда что-нибудь князю на ум придет, тогда и вспомнит он о пленниках. До тех пор томиться им в четырех стенах и сетовать на холод и сырость. Ничего, авось не пропадем… Главное, чтобы кормили почаще и не жадничали, насыпая хлёбова в миску.
А уж с какими словами к ним князь смоленский обратится, ни Никита, ни Улан предугадать не пытались. Все равно, как ни старайся, но мыслить, как державный муж, ни один из них не в силах. Может предложить службу, а может пообещать на кол посадить. Попытается подкупить и улестить либо запугать и принудить к послушанию? Кто его знает?
Для Никиты главным оставалось – вырваться на свободу и вновь преследовать отряд нукуров, возглавляемый Федотом. Или Кара-Кончаром… Это уж кому как больше нравится. Улан был согласен на все, лишь бы идти куда-то рядом с Никитой и сражаться с ним плечо к плечу. Чтобы достичь цели, каждый готов был пойти на маленькую хитрость и, чего уж там скрывать, на сделку с совестью. Пригласит Александр Глебович на службу? Согласимся. А потом сбежим… Вместе ловить беглого крыжака? Да с дорогой душой! Лишь бы из подземелья вырваться.
Только Никита честно признавался (по крайней мере, себе и другу), что вряд ли князь подступится к ним с предложениями дружбы. Во-первых, птицы они невысокого полета. И даже очень невысокого. По-над самой землей, если честно… Во-вторых, из разговоров и обмолвок смолян выходило: не такой человек был их князь, чтобы доверять первым встречным или пытаться миром уладить какое-либо дело. Упрямый, горячий, непримиримый. Про таких говорят: или убьется, или покалечится, но стену пробьет, ежели решил. Есть надежда, правда, на умудренного опытом прожитых лет воеводу Романа Юрьевича. Только если дойдет дело до советов и советчиков, скорее всего он послушается вспыльчивого и решительного Илью Приснославича. А хорошего о парнях Илья князю не расскажет.
Так прошли три дня. Они начинались серым светом в окошке и хлебом по утрам, а заканчивались тьмой и миской с похлебкой.
Улан тем временем начинал уже скулить, что стены давят на него. Вольному баатуру, сыну нойона, негоже сидеть как лиса в норе, ему пристало скакать в чистом поле на приволье, как парит в небесах степной орел. А тут недолго и заживо сгнить. Будто в могиле урусов. Ведь не секрет, что павших баатуров сжигают, чтобы их души взлетели к Великому Небу… Никита прикрикнул на него, чтобы терпел. Сталь тоже не сразу становится твердой. Ее сперва калить в огне надо, а после остужать в ледяной воде. Тогда клинок заточку держит. Так и человек… Скачка, сражения и пиры – это все хорошо. Но иногда приходится и в «холодной» посидеть, в плену побывать, под допросом оказаться. Все это тоже душу и тело закаляет. Правда, парень не испытывал полной уверенности в собственной правоте. В конце концов, есть воины, никогда в плен не попадавшие. Но ведь, с другой стороны, даже сказочные герои нет-нет да и оказываются в безвыходном положении. И тогда надеяться остается только на чудо и ждать. Терпеливо и спокойно.
Ознакомительная версия.
