— Правильно! — улыбнулся я.
— Книга «Зогар» в изложении для сельских попов. Сказочка мессера Нострадамуса. Он, видите ли, регулярно в сей мир наведывался. А поелику там нет времени, то его душа регулярно поглядывала в наше будущее. Чушь и бред!
Чушь?
«Вопрос: С какого возраста, подсудимый, посещали вас сии сомнительные видения, навеянные, без сомнения, силами, далекими от Господа?
Ответ: С самого детства, монсеньор. Вначале не ведал я, что вижу, однако же в семь лет было мне видение моей матери…»
Значит, Эвлия-эфенди прав! Каббалисты и суфии говорят об одном и том же. И Нострадамус писал об этом! Вначале человек не понимает, что встает перед ним, но затем начинает управлять своими видениями, учится сам переходить невидимый и неведомый рубеж…
Наверное, не каждый. Сколько было пророков-безумцев!
— Такие люди являются «кевалями» — проводниками между мирами. Отсюда и святые отца Азиния — они якобы ближе к Господу…
— Святые? — очнулся я. — Да при чем здесь они? Сьер Гарсиласио поглядел на меня так, что я почувствовал, как над моей головой неслышно смыкаются своды монастыря Санта Мария сопра Минерва. Какой бы из него получился инквизитор!
— По крайней мере это более логично, чем верить, что стояние тридцать лет на одной ноге делает какого-нибудь плешивого дурака ближе к Богу!..
Бедный брат Азиний!
— …В святых это… это свойство заложено с рождения. Есть даже довольно нелепая идейка, что святые — настоящие — не люди, а потомки ангелов, которые когда-то грешили с дочерьми человеческими. Потому им легче мысленно проникнуть к своим родичам.
Потомки ангелов?
…«Аулийа» — учение об иерархии святости. Только самых достойных, имеющих в крови «ангельский свет», допускают в Промежуточный Мир!
— Постойте! — встрепенулся я. — Но ведь это действительно сказки! «Сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены…»
— И звали сих сластолюбцев Аза и Азель. — Сьер еретик привстал, потянулся. — Надеюсь, это все, сьер де Гуаира? Если хотите, могу рассказать о лограх короля Артура или о дхарах принца Фроата — они как раз считали себя потомками этих Азы и Азеля. Но только не сегодня. Хватит с меня и одной Вегилии!
— Как хотите…
С меня тоже хватит. Потомки ангелов, иерархия святых, мир, сотворенный Господом из самого себя… Какое все это имеет отношение к тому дню, когда поднялась в поле трава и хлопы подступили к днепровскому перевозу?
Я снял шляпу — вода полилась с набухшей, потерявшей форму ткани. Прощай, «цукеркомпф»! Самое место тебе на огородном пугале. Никогда не любил шляпы!
— Сьер де Гуаира! Я хочу вас спросить… Оказывается, мальчишка все еще не спит.
— Как я понял, мы собрались воевать?
Я покосился на сьера еретика, выглядывавшего из-под плаща. Что-то в его голосе я не услышал избытка храбрости! Странно, ему бы радоваться…
— Не желаете лечь костьми за зеленое знамя? Ответа я не дождался.
Бурбон, Марсель увидя,
Своим воякам рек:
О, Боже, кто к нам выйдет,
Лишь ступим за порог?
На этот раз песня про принца Бурбона звучала под аккомпанемент орудийного гула. И сам шевалье, восседавший на худой мосластой коняге, не походил уже на Плутона, когда-то гонявшего по гостиничному коридору одуревших от страха лакеев. По раскисшей от дождя дороге ехал Марс — хмурый, облепленный грязью, с бородкой-пистолетом, направленной, словно стрелка компаса, в сторону, откуда гремели пушки. Марс спешил на войну.
Дождь сменился туманом. Татарская конница, погоняя камчами визжащих от боли коней, еще на рассвете ушла вперед. Туда же, к берегам близкого Стыра, беглым шагом промаршировали одетые в красное стрелецкие сотни. На дороге мы остались одни — трое всадников, два осла — и огромная тихая толпа в свитках и белых рубахах.
Посполитые. Селяне.
Русь.
* * *
Мы шли с ними от самого Колодного. Из разумной предосторожности я старался держаться подальше от пестрой толпы усачей-запорожцев, разодетых в жупаны и цветные шаровары. Вдруг там окажутся друзья моих знакомых-кладоискателей? Затеряться в селянском море, среди свиток и кожухов, было проще и безопасней.
Я не понимал этих людей. С остальными было все ясно. Черкасы были готовы умереть за «реестр», за право называться новыми шляхтичами. Их сотники и полковники — за «грунты», уже обжитые, прикипевшие к рукам. Попы — за право перебить иноверцев, мещане — за «магдебургию» и возможность торговать без конкурентов-католиков. Но посполитым нечего было тут делать. Людям в белых рубахах никто ничего не обещал.
В первые дни даже казалось, что их гонят на войну насильно, как дешевое гарматное мясо, которое можно не считать и не жалеть. Ни лат, ни оружия. Косы, топоры-келепы, самодельные пики, просто дубины — смешно! Нет, не смешно — страшно! Латная гусарская конница со стальными крыльями за спиной, немецкие наемники, служившие Валленштейну и Тилли, миланские мортиры — и сонмище в лаптях и опорках. Так любил воевать Чингисхан — гнать безоружную толпу на вражий строй, экономя силы и кровь настоящих бойцов.
Но людей в белых и серых свитках никто не гнал, не караулил, не ловил по узким лесным тропинкам.
Они шли сами.
На привалах, махнув рукой на осторожность, я пытался заговаривать с ними, выспросить, понять. Мне отвечали, когда неохотно, когда горячо, захлебываясь словами. Но всегда — с удивлением. Моих случайных собеседников поражало, как это пан, хоть иноземец, да ученый, все наречия знающий, не понимает столь очевидного.
Серые свитки и белые рубахи шли умирать за свободу.
Пан-иноземец не понимал. Не мог понять.
— Дорогой де Гуаира, — молвил шевалье после некоторого раздумья, — по некоторым моим наблюдениям, мы приближаемся к полю битвы!
Я прислушался. Пушки гремели уже совсем близко. Если бы не туман и не лес, подступавший к самой дороге, мы давно бы увидели, что происходит у берегов Стыра.
— Мне тоже так почему-то кажется, — согласился я. — Впрочем, я человек цивильный.
— Да! — Славный пикардиец приосанился, огладил бородку. — Поверьте мне, здесь точно пахнет порохом. А-а… А кто с кем воюет?
Совсем рядом послышался негромкий злой смешок. Сьер еретик, ехавший чуть сбоку, кривил ухмылкой узкий рот.
— А давайте спросим сьера Гарсиласио! — предложил я. Жабьи губы дернулись, темные глаза победно блеснули.
— Рутенийцы борются за свободу, синьор дю Бартас!
— Ру… Простите, кто? — недоуменно поинтересовался наивный пикардиец.
