– Давно сидишь? – спросила Рашель, не поднимая головы.
– Нет, только что пришел, – ответил Макс.
– Опоздал?
– Нет. Все, как обещал.
– Почему ты такой правильный? – она все-таки подняла голову с руки.
– Какой такой?
– Не знаю даже как объяснить. Ты большой и сильный, и тебя всегда много, даже когда мало… – улыбнулась она.
– Это плохо? – притворно нахмурился Кравцов.
– Это замечательно, – серьезно ответила она. – Но это значит, что без тебя мне теперь не выжить. Я как морфинистка… Знаешь, они ведь действительно не могут без морфия! А я без тебя…
– А я без тебя.
– На конференции…
– Ну, когда-нибудь этот конфликт должен же разрешиться? – Рашель являлась ответственным работником аппарата ЦК, и Макс знал, что она прекрасно понимает, что и как происходит в партии. Все шло к открытому столкновению, и исход сражения отнюдь не предрешен. Особенно теперь, когда Дзержинский по каким-то своим – отнюдь не очевидным – причинам решил поддержать Сталина и Каменева. Впрочем, об этом Реш как раз и не знала. Это все еще являлось закрытой информацией. Не факт, что и сам Дзержинский знает, что Кравцов осведомлен об их со Сталиным встрече тет-а-тет и о последовавших за нею совершенно секретных распоряжениях начальника ОГПУ. Однако – знали или нет – все чувствовали возрастающее напряжение. По городу распространяли листовки, "Правда" публиковала неоднозначные статьи, что было весьма тревожным признаком. Возникал вопрос, куда смотрит товарищ Бухарин, и как он туда смотрит?
"Каждый пишет, как он дышит…" – цитата, кажется, тоже пришла из будущего, но звучала более чем актуально. – Вот же сука, а еще говорят любимец партии!"
– Все будет хорошо! – сказал он, выдержав испытующий взгляд жены. – Подеремся стенка на стенку, пустим юшку, подотремся и разойдемся до новых встреч. Впервой что ли?
– Ты из меня дуру только, пожалуйста, не делай товарищ Кравцов! Налей! – Реш открыла коробку с папиросами, достала одну и уже потянулась за спичками, когда Макс поднес к ее папиросе пахнущий бензином огонек зажигалки. У Кравцова был швейцарский "Dunhill", привезенный ему в подарок из Германии Семеном Урицким.
Дав Реш прикурить и закурив сам, он неспешно разлил коньяк по высоким граненым рюмкам и только хотел произнести какой-нибудь подходящий по смыслу тост, как вдруг зазвонил телефон. Даже люди с крепкими нервами порой дают слабину – Макс вздрогнул, и сердце провалилось, и на висках выступила испарина. Не то чтобы ему никогда не звонили ночью. Что характерно, ночью телефонировали даже Рашель, а уж начальнику Военконтроля и подавно! Но этот звонок… В нем было нечто отчаянное, ужасное. Что-то такое, отчего земля уходит из-под ног и в прямом, и в переносном смысле.
Макс подошел к аппарату, снял трубку.
– Але! – сказал он. – Кравцов на проводе.
– Макс Давыдович! Это Коноплев из Реввоенсовета! Срочно приезжайте, Лев Давыдович просил как можно скорее!
– Что случилось?
– Беда! Нарком в больнице, прободение язвы!
"Твою мать! – ошалело подумал Кравцов, кладя трубку на место. – Не судьба, значит… Вернее, судьба…"
3
– Или-или, – пожал плечами Макс. – Если сомнут вас, а вас теперь непременно сомнут, нас всех по этапу отправят, не сомневайтесь! Возможно, не сразу, но конечный пункт – подвал на Лубянке…
Он прекрасно представлял себе, что сейчас происходит с Фрунзе. Было пять часов утра, а перфорация произошла, по-видимому, около полуночи. Как ни странно, этот раздел физиологии и патологии желудочно-кишечного тракта Кравцов помнил в мельчайших подробностях, словно учил тему буквально вчера. Все симптомы, периоды, и все опасности…
"Наверное, поднял что-то тяжелое или резко нагнулся, – решил Макс, едва услышав о случившемся. – И возраст у него для прободения самый подходящий… Господи, но как же ему больно сейчас!"
Период болевого шока длится шесть – семь часов, а беда случилась загородом, и, обколов наркома морфием в местной больничке, его везли сейчас на машине в Москву.
"Выраженное напряжение мышц живота… резкая бледность кожи… дыхание прерывистое…"
Выехали около часа назад, значит, еще три-четыре часа в дороге, и каждый толчок на выбоине отдается нестерпимой болью в животе…
"Пульс замедлен… артериальное давление низкое… возможно, возбуждение…"
Если довезут живым, это будет уже в семь – восемь часов утра. Вторая фаза: мнимое благополучие.
"Боль спадет, но зато вплотную приблизится опасность гнойного перитонита…"
Срочное хирургическое вмешательство может помочь, но Кравцов почему-то сильно сомневался в исходе. Сильные боли могли убить Фрунзе и сами по себе, но у глубокой анестезии имелись свои собственные опасности, которые, кстати, и вызвали по официальной версии смерть Михаила Васильевича в той, другой реальности.
"Срочная операция… Но кто и когда? И как?"
Как ни хотелось думать о хорошем, в голову лезли черные мысли. И, судя по нервной суете в Реввоенсовете, не у него одного…
– Или-или, – пожал плечами Макс, отвечая на не заданный, но подразумеваемый контекстом разговора вопрос. – Если сомнут вас, а вас теперь непременно сомнут, нас всех по этапу отправят, не сомневайтесь! Возможно, не сразу, но конечный пункт – подвал на Лубянке…
– Глупости! – резко, едва ли не с гневом, возразил Троцкий. – Вы понимаете, что несете, товарищ Кравцов?!
– Глупости… – Кивнул Макс. – Тогда вот, извольте ознакомиться, товарищ Председатель Реввоенсовета.
История повторялась, только Ульянова не надо было пугать, а вот Троцкого к победе приходилось гнать шпицрутенами. И папочку эту с несколькими заветными документами Макс готовил не зря. Не напрасно хранил, рискуя головой. Момент настал, и странички эти, сохранившиеся не в сейфе, а в тайном Марусином схроне еще с лихого двадцать третьего, явились взору всесильного – как думали некоторые – члена Политбюро.
– Что это? – нахмурился вождь.
– А вы посмотрите. – Предложил Кравцов. – Не пожалеете. Весьма интересное чтение…
– Хм. – Троцкий глянул остро сквозь овальные линзы пенсне, перевел взгляд на тонкую стопку документов. – Что это такое?
– Судьба Русской Революции, – вполне серьезно ответил Макс.
Перед тем, как явиться к предреввоенсовета, он успел заскочить в "библиотеку". Как чувствовал. Впрочем, если Фрунзе умрет, а он, скорее всего, умрет, то документы эти последняя возможность спасти Реш, Революцию, и свою голову тоже.
– Нашли время… – Но все-таки Троцкий взял папку в руки, открыл, стал читать.
– Вы… – Сказал он через минуту, но мысль оборвал, с шелестом перелистнув страницу…
