– Ты… Эта… Ну… Не пужай. А то мы как враз счас…
– Избави боже, мил человек Звяга. Как же мне, малосильному-слабомочному да таких мужей добрых — пугом пужать? Да и чем, Звягушка? Что я деда Перуна, который всех вас мог на ладонь посадить да как комара прихлопнуть, в ямку положил? И что та ямка и по сю пору открыта стоит, новых гостей дожидается? Так вы ж не в гости ко мне пришли, вы ж, наоборот, от меня торопитесь. Что я, вот с этой палкой берёзовой, на ведьму ходил, которая 12 лет целую весь под собой держала, да и из других селищ жителей в лес не пускала? Перед которой вот эти мужи хоробрые трусом трусились да в ножки ей кланялись? Ну так побыла ведьма и кончилась, перестала быть, «цапля» проклятая. Теперь вот раком кверху в омуте плавает, соседей ждёт-дожидается. Так вы ж не та ведьма богомерзкая, вы же люди добрые. Отпущу я вас, вреда не сделаю. Да и нужды в том для меня нет: всё худое вы себе сами слепите, сами выберете, сами оденете. Иль не слыхал ты, Звягушка, поучения, слова древнего, слова верного: «Кого господь желает наказать — того лишает разума»? Только одно мне жалостно: ты их, как наседка цыплят, отсюда выведешь. Они за тобой гуськом побегут, зачирикают. А они-то мира не знают, они-то 12 лет в лесу сиднем сидели, людей не видели, людских каверз не пробовали, хитростей не разгадывали. Съедят их люди русские, не подавятся. Да и тобой, дураком, похрустят на закусочку.
– А ты эта… ты не пужай… мы эта… таких пужальщиков… мы и сами… вот… ну…
Так. Пошёл повтор. Звяга кроме шаблона «не пужай» других внятных реакций не имеет. А остальные?
– Погодь. Ты, боярыч, так просто языком треплешь или о деле говоришь?
Во, и остальные уже рты открыли. В том же исконно-посконном стиле. Вопросительная конструкция с «или» позволяет дать ответ в обеих формах. Хочешь — «да», хочешь — «нет». Кстати, вопрос из серии «Ты спишь?» — положительный и правдивый ответ — исключается. Но попробуем.
– Так, Чимахай, так. Просто треплю, просто сказки сказываю. Вон тому бревну, что в стене лежит. В пятом венце от земли считай. Слышь, бревно деревянное, глянь-ка на дурней дураковских. Собралися пять лбов в Русь идти. А крестов нательных на пять шей — один. Вот придут они в деревеньку какую придорожную, да попросятся к хозяину незнакомому в работники. Ряд нарядят, по рукам хлопнут, работу свою сработают. А как придёт время хозяину расплачиваться, так откуда не возьмись — княжие набегут. С арканами. А то — епископские. С дубинами. А то мужики сами дурней повяжут. Какой ряд, какой уговор на Руси с нехристями?
Ну, в общем-то, да. И в исламе, и в христианстве постоянно встречаются утверждения о том, что клятва, данная кяфирам, иноверцам не обязательна к исполнению. В исламе — это просто норма. Сказано же в Коране:
«Бог позволил вам нарушать ваши клятвы,
Бог покровитель ваш;
Он знающий, мудрый».
Да бог ними, с мусульманами. В истории христианства своя масса эпизодов, когда священники, папа римский, например, освобождали христианских королей от обязанности выполнять мирные договора с мусульманскими владыками.
И не только с мусульманскими. Когда начался Второй крестовый поход, саксонские графы начали жаловаться на невозможность оставить свои владения без защиты от славян-язычников. Тогда папа с императором позволили им организовать собственное мероприятие. Естественно, освободив от всяких предыдущих мирных договоров с соседями — князьями славян. Язычники же! Прелесть же ситуации состояла в том, что почти все основные западнославянские князья, да и существенная часть населения, были уже крещёнными. В Поморье крестоносцам пришлось штурмовать городские стены, завешанные христианскими плащаницами и алтарными покровами. У бодричей Николата Великий письменно обматерил двух сопляков — герцога Саксонского Генриха Льва и короля Датского — Вольдемара Великого, осадивших Любек, послал на них свою конницу, но от договора не отступил — продолжал предупреждать о враждебных действиях других князей. Клятвопреступление — один из семи смертных грехов.
«Нехристи поганые» — было одним из аргументов для Мономаха, когда его уговаривали нарушить клятву и долг гостеприимства и перебить гостей — половецких ханов в Переяславле. Карамзин по этому поводу очень переживает:
«… и несчастный Итларь, со многими знаменитыми товарищами, был жертвою гнусного заговора, который лучшему из тогдашних Князей Российских казался дозволенною хитростию!».
А начинать надо с иудеев. Эта хохмочка Моисея перед Исходом: «ну-ка быстренько по-назанимали у соседей и ходу отсюда…». Как это по-нашему, по-российски — «и фиг меня потом найдут».
– Не. Ни чё. Отобьёмся. А кресты нам ты дашь.
– Ага. Отобьётесь. Пришибёте, кто под руку попадётся. И пойдёт уже княжий сыск по убиенным. И будет ваша доля — по болотам сидеть, да каждого прохожего боятся. Или возьмут вас. А дальше просто — кнут и к гречникам. Ты куда людей тянешь, Звяга? В каменоломни Константинопольские, под бичи византийские? Или ты себе в этом прибыль нашёл? Мятельник вирников в Рябиновке немало разговоров разговаривал. Ты с ним самим сговорился? Или с отроком его? Смотри, если с отроком, то и обмануть может. Ты, конечно, не они, ты-то с крестом, но…
– Вона как…. А мы-то и не подумали…
Да я бы и сам не подумал. Пока пророчица была жива — «птицев» увести было невозможно. Пока Спиридон был в Рябиновке — Звягу с усадьбы не выгоняли. Да и вообще — Звяга как деловой партнёр для мятельника… Но это ж надо знать, это ж надо подумать! Это ж надо не от «сейчас» плясать, а по шагам воспроизводя ту и тогда существовавшую реальность. Ни «попаданцы типовые», ни «мужики дикие лесные» так не функционируют.
И пошла классика, ребятки. Это вам не дерева в лесу валять. Это «разделяй и властвуй» — называется. Древние римляне, и мать их волчицу, и не только. Чимахай, зло глядя на Звягу, потянул уже из-за спины топор. Вот только этого мне не хватало. Я уже собрался как-то притормозить «внезапно прозревшего железного дровосека», как вступил «муж горниста»:
– Постой-ка. Слышь, боярыч, ты, когда нас с братом из-под пытки отпускал, говорил, что-де пусть кто хочет приходит — ты место у себя дашь. И там, всякого чего: избу, корову, бабу. А вот ежели мы теперича…. А?
– А теперича — не то, что давеча. То вы под ведьмой были. Мне души человеческие из поганства спасти — одно. А теперь ведьмы нет. Вы люди вольные, вот — долю себе сами искать надумали. Долечку. Ну и бог вам в помощь, флаг в руки и ветер в задницу. Насильно мил не будешь — валите-ка, мужики, отсюдова.
Ситуация изменилась коренным образом. Мужики, которые только что рвались уйти от меня, дружно загрустили от безбрежности и неопределённости открывшихся перед ними перспектив. «Воля вольная» начала проступать перед ними во всей своей настоящей красоте и безграничности: «Отсюда и до горизонта. Минное поле». Агорафобия души. По-смущавшись между собой, они начали проситься остаться. Чем сильнее я отнекивался, тем громче и просительнее становился хор голосов. Я приводил идиотские доводы, плакался как они меня обидели, как тут у меня тесно и неустроенно. Наконец, и Чимахай присоединился к просителям.
