К слову, с деньгами вышла и совсем смешная картина. Поначалу было грустно: как оказалось, кроме оружия да горстки «московок» (мелких медных монет), денег у меня не было совсем. Еще были небольшой узел со жратвой да мешок с одеждой. Как сказал Макар, остальное мы в Енисейске продали, чтоб прокормиться. Что покупать, как в этом мире жить на имеющиеся деньги, я не представлял совсем. Картошки нет, помидорчики отсутствуют. Моим Вергилием стал Алешка, который оказался вполне хозяйственным парнем. Я увязался с ним на торг, просто скупая то же, что он.
На свои монеты купил я сала, лука, брюквы мешок, бобов. С тем и жил. Выручали охота с рыбалкой. Рыба была такая, что современные рыбаки удавились бы от зависти. Но все равно выходило никак не ресторан с мишленовскими звездами. Вот как-то в погожий денек, когда нас не погнали ни службу служить, ни в Якутск ехать, шлялся я по торгу. Торг был изрядный. Сам острог со слободой имел меньше пятисот человек жителей, а на торжище собиралось порой и вдвое больше. Так вот, бродил я по торгу.
Денег у меня не было. Потому бродил я безо всякого толку, на товары глазел. Порой и диковинки встречались. В тот раз я и наткнулся на часы-луковицу. Красота. Хоть и не из золота, но глазурью покрыта. Правда, стрелки не идут. Стояло это чудо механической мысли в лавке русского приказчика какого-то богатого купца. Почему богатого? А возле лавки стояло два дуба в человеческом обличии, охранники. Простому торговцу такое не по карману. В лавке торговали дорогим восточным товаром: шелком, парчой, всякими украшениями. Чтобы получше рассмотреть диковинку, решил прицениться.
– Почем часы продаешь? – спросил я мелкого мужика, однако в дорогом зипуне с меховой оторочкой.
– По три рубли, – буркнул он. – И то потому, что поломаты они. Были бы целыми, им бы цена была не меньше пяти рублев.
Я, пытаясь понять поломку, крутил часы и так, и эдак. Блин, тут пока не разберешь, не поймешь.
– А если я починю, – говорю заморышу, – сколько заплатишь?
– А умеешь? – хитро так смотрит на меня.
– А то. Мне их разобрать нужно. Тогда и починю.
– Ишь ты, мастер какой выискался. Возьмешь, а потом ищи тебя.
– Так у тебя их поломанными и вовсе никто не купит.
Мужик задумался. Потом отчаянно махнул рукой:
– Эх, ладно. Только чинить здесь будешь. Починишь – дам пятиалтынный серебром.
Это были очень даже деньги. Мне за год службы полагалось два рубля, то есть около шестидесяти алтынов. А тут сразу пять. Считай, оплата за месяц службы. Я согласился. Механизм оказался довольно простой. Всех дел было соскочившую шестеренку на место поставить. Но без инструментов, с одним ножом, да и с торговцем, сурово приглядывавшим, как бы я чего не спер, провозился больше двух часов. Собрал, закрыл, завел ключом. Тут и музычка какая-то простенькая заиграла. Ну это она для меня простенькая, а местный люд повалил, как на второе пришествие. Кто-то и часы купил. Да и еще много что накупили. Купец мне на радостях аж два пятиалтынных отсыпал.
После того случая сарафанное радио и заработало. Стали люди ко мне со всякими механическими и металлическими делами ходить. Кто бронь, кто оружие починить. Нашим-то я ружья прочистил, кремень поменял, где было нужно, механизм почистил. Они тоже про меня кому-то рассказали. Словом, пошел слух, что есть в остроге умелый кузнец.
В принципе, была в остроге и своя кузня. Но туда больше ходили лошадь подковать, серп или топор поправить. Ко мне же чаще по механическим делам, особенно с огнестрелом. Соорудил я себе небольшую пристройку к пятистенку, сделал там мастерскую. Стал даже для детишек игрушки делать, пилы мастерил, что считалось филигранной работой, а для взрослых – самострелы. Разбирали, как пирожки. По тому времени самострел на охоте даже удобнее, чем ружье. И тише намного. Подати казаки не платили. Постепенно стал я человеком состоятельным. К дому еще один пятистенок пристроил. Не то чтобы сильно нужно было, но, как говорится, положение обязывает. Дом изгородью обнес, баньку сбил. Обжился, одним словом.
Если бы не служба, так жил бы и жил. Поклонником интернета я так и не стал, кино любил, но без фанатизма. А тут у меня вся жизнь – исторический фильм-киноэпопея. Единственное, читать я любил. А книжек не было от слова совсем. Но я как-то привык без книг обходиться. Тут вместо книг рассказы были, байки местные.
Не так часто, но собирались и с теми, с кем пришлось идти от Енисейска, а то и от Тобольска. Сидели в большом доме десятника. Дом был необычным. Три клети составлены вместе, большие сени. При доме огородик уже разведен, хозяйство. Одна комната была особо большая. Там были окна изрядные. Такие комнаты называли светлицами. Топить их сложно, но их наличие – показатель достатка. В светлице за столом собирался весь десяток. Пили сбитень, такое варево из меда вместо чая. С чаем пока была напряженка. Не сбитень тоже пили. Главное, разговоры разговаривали. Там я, кстати, узнал, что из Тобольска мы ушли не по своей воле, а по жалобе московского гонца. Алеша как-то об этом рассказал. Хотя больше он рассказывал, как хороши девки в Тобольске. Впрочем, и здесь он тоже не терялся. Енисейские больше рассказывали про походы – воевали там много и с охотой.
Однако чаще рассказывал хозяин дома. Он был постарше, опытнее. Уважали его. И рассказы у него были – настоящая устная неторопливая история. Потрясающие рассказы, невероятно драматичные, но без надрыва, а даже с какой-то смешинкой. Где его только не носило. Ходил он по Оби-реке к «златокипящей Мангазее» (это город такой на Севере, легенда и быль Сибири). По его рассказам выходило, что там меха можно было и вовсе за копейки покупать или самому ценного зверька набить на такую деньгу, что на всю жизнь хватит. Поставили тот город еще новгородцы, а знаменитый атаман Максим Перфильев, строитель Братского острога, на месте фактории вольного Новгорода крепость поставил со своими казаками. Воевал десятник с телеутами на Алтае, когда кочевники вломили казакам под началом дворянина Федора Пущина по первое число. Тот попал в засаду, оставив там едва не половину отряда. Где-то это имя я слышал. Друг у Пушкина бы Пущин. Это да. Но еще что-то было… Вспомнил! В Якутске есть такой. Неужели тот самый? Да, носит людей по Сибири-матушке…
Особенно часто рассказывал десятник Николай Фомич про знаменитейшего енисейского атамана Ивана Галкина. По нему выходило, что все земли за Енисеем и Байкалом его отряды завоевывали. Острогов и зимовий тот основал кучу, якутов под государеву руку привел. Братов (так здесь бурятов называли) уговорил почти без оружия, что случалось нечасто. И сам Илимский острог тоже он построил. Для меня самое странное было то, что о нем упоминалось в книгах только вскользь, в сносках. О Ермаке, который и сам погиб, и людей своих погубил, народная легенда сложилась, тома и тома книг написаны. Про Пояркова, который само имя свое позором покрыл, песни поют, пароходы его именем называют. Даже о Хабарове любой грамотный человек хотя бы слышал. А о Перфильеве и Галкине – совсем немного. Вот и говори потом, что история всех рассудит. Дрянь она продажная.
К слову, от десятника я впервые здесь услышал о богатом ленском человеке Ярко Святицком, Хабарове. Ярко – это здешнее произношение гордого имени Ерофей. А Святицким его звали по родной деревне, так в Сибири часто прозывали. Его отряд шел на Лену вместе с Галкиным. По словам десятника, был он сильный и хитрый мужик, который любое дело по-своему обернет. Он с братом Никифором всю теневую торговлю по Енисею и Лене держал. Никифор вез в Сибирь товары из Руси, такие, которые в здешних местах были нужны. Здесь Хабаров менял их на меха. Их мимо таможни везли в Архангельск. Так делали многие купчинушки, хотя карали за такие дела жестко. Но Хабаровы здесь были наибольшие, особенно Ерофей. Даже в Москве его знали; кто-то поддерживал, а кто-то и побаивался. Вот такая картинка. Чем тебе не литература?
Потихоньку в доме становилось уютно. Вечерами мастерил я себе что-то, делал всякие бытовые приспособы, со служанкой своей болтал. Она тоже сидьмя не сидела. Вот и становилось лучше жить. А вечером у нагретой печи отчего не поболтать? Работница моя по-русски вполне прилично говорила. Точнее, только она и говорила. Рассказывала мне про свой народ. Там все, как обычно – богатыри, мистические звери, мудрые шаманы и шаманки, провидящие будущее. Словом, стандартный набор. Интересно было про три мира. Верхний мир, конечно, был главный, только роль его была в жизни людей не особенно велика. Духи верхнего мира сражались друг с другом, воровали солнце. Тут, понятное дело, появлялся герой, который оное солнце спасал. Нижние духи тоже были не особенно привычными. Они совсем не обязательно были злыми. Чаще наоборот, были покровителями семьи, рода. Самыми же главными были духи среднего мира, где люди и жили. Духи здесь тоже были разными. Были злыми и опасными, способными выпить кровь или наслать болезнь. Но были и духи – покровители охоты. Эти жили целыми племенами, называли их Кали. Жил, по ее словам, дух в каждом предмете, в каждом дереве, кусте, звере. Был дух очага. Ему она обязательно бросала подношение, затапливая печь. Но самыми важными были хозяева тайги. Они могли быть и людьми, и зверями. Чаще медведями, но могли оленями или тиграми. Хозяин предупреждал об опасности, мог отвести беду, направить на путь. Но если гневался, то не было духа страшнее. Чаще всего выглядит он как старик. Только одет в рубаху, вывернутую наизнанку. Тут я аж встрепенулся: не иначе, мне сам хозяин явился! Да и ладно. Много было духов в тех местах. Рассказывала она про них здорово. Про медведей, которые на самом деле люди, только умершие, или могучие духи, помогающие хорошим людям и мешающие плохим. Рассказывала про страшных духов, что нагоняют сон, за которым смерть приходит. Про богатырей, которые с теми духами, прикидывающимися то змеей, то волком облезлым, сражаются. Про то, как шаманы с духами разговаривают. Если бы наши гиды так умели рассказывать про Хабаровск, отбоя бы от туристов не было. Как-то спросил ее в шутку:
