– Бедненькая какая… – насмешливо хмыкнул Иван Аркадьевич.
– Да нет, не бедненькая, – я обвела рукой коридор, – наоборот, живу одна в двухкомнатной квартире, как вы правильно заметили. Правда при увольнении все почти удержали, но мать продуктов с деревни подкинула, так что месяц как-то продержусь. Не привыкать. А вот работать с вами не желаю больше. И поездку вы мне сорвали, между прочим, очень важную. Возможно, даже сломали жизнь хорошему человеку.
Ну, я и рассказала о Римме Марковне… и все остальное.
– Хорошо, – устало потер виски Иван Аркадьевич и подытожил, – давай поступим так: ты возвращаешься на работу, мы преодолеваем комиссию, а я верну тебе твою старушку. Как там ее?
– Римма Марковна, – подсказала я.
– Вот любишь ты всяких старушек убогих, Горшкова, – поморщился Иван Аркадьевич.
Я только развела руками.
– А сама туда не лезь. Я запрещаю!
Когда Иван Аркадьевич ушел, я долго-долго сидела на кухне, медленно пила остывающий кофе и думала, какая же я дура: вместо того, чтобы выторговать новый кабинет, приличный оклад, повышение в должности и другие плюшки, вместо этого я выпросила себе на голову Римму Марковну.
Глава 23
Ранним весенним утром я шла по направлению депо "Монорельс", влившись в суетливый поток людей, которые торопились попасть на работу до гудка. Время поджимало, и я ускорила шаг. Краем глаза уловила брошенный на меня косой взгляд. Затем – второй, третий. Стало зябко и неуютно. Я скрутила в кармане фигу и, успокоившись от такой детской выходки, зашагала дальше.
На проходной притормозила – пропуска у меня не было. Но тут мне замахала тетя Нина, сегодня она дежурила:
– Лида, здравствуй! – обрадовалась мне она и торопливо продолжила, сгорая от любопытства. – А у нас говорили, что Щука тебя уволила. Это правда?
– Здравствуйте, тетя Нина, – широко улыбнулась я. – Как там ваша внучка?
И тетя Нина моментально переключилась на то, какая же Оленька умненькая, какая красивенькая и вообще это самый лучший в мире ребенок. А как она кушает! А как какает!
– Ой, чуть не забыла, – виновато спохватилась она, – тут тебе Чайкина где-то пропуск оставила. А, вот же он, держи. Сказала идти в 21 кабинет сразу.
Я поблагодарила тетю Нину и, еле отделавшись от детального рассказа о том, на кого Оленька больше похожа, торопливо зашагала в 21 кабинет.
Контора депо "Монорельс". Всё как всегда: длинные узкие коридоры, много-много дверей, и много-много людей. Запахи бумаги и канцелярского клея внезапно разбавляет шлейф духов "Красная Москва". Все куда-то бегут, разговаривают, шутят, смеются, ругаются, спорят, кашляют, ворчат, болтают. Хлопают двери, шелестит бумага, журчит смех и разговоры, но всю эту какофонию звуков враз перекрывает рев гудка.
Всё.
Время пошло. Трудовой день начался.
В коридоре, за поворотом, я чуть не столкнулась с Гиржевой. От неожиданности она выронила несколько листов бумаги:
– Смотри, куда прешься! – возмутилась она, подбирая листы. Когда выпрямилась и увидела, что это я, то вытаращилась словно болеющий с бодуна Петров на недопитую бутылку пива, – Горшкова?
– Именно, – кивнула я.
– Тебя уволили! – заявила Гиржева, изумленно захлопав густо накрашенными ресницами.
– Как видишь – нет, – ответила я.
– Этого не может быть! – сообщила она мне безапелляционным тоном.
– Такова жизнь. Сегодня я, а завтра – ты, – улыбнулась я и пошла дальше, оставив Гиржеву в глубокой задумчивости.
На двери того самого "аквариума", где мы с Аллочкой и Алевтиной Никитичной на прошлой неделе приводили в порядок документы, висела табличка с номером "21".
Прошлый раз никакой таблички на двери я не видела.
Ну, ладно. Я дернула ручку – заперто.
Все ясно. Я развернулась и отправилась искать Аллочку. В кабинете ее не оказалось, а девочки сказали, что она у Ивана Аркадьевича.
Вздохнув, я спустилась в знакомый полуподвальчик. За дверью кабинета неистово и громко ругались. Подождав немного, постучалась и открыла дверь.
– Я занят! – рявкнул Иван Аркадьевич, прикрыв ладонью телефонную трубку.
– Извините, – сказала я, закрывая дверь.
– Лида, это ты? Заходи давай! – крикнул хозяин кабинета.
Хм. Интересно.
Я вошла в кабинет. Иван Аркадьевич сидел на углу стола и яростно накручивал телефон. Он махнул мне рукой, чтобы я присела. Из угла ободряюще улыбнулась Аллочка и жестом показала, что все отлично.
Тем временем Иван Аркадьевич дозвонился:
– Что-о-о?!! Когда они приедут?!! – кричал он в трубку.
В трубке что-то шипело и щелкало. Сквозь металлический лязг донеслось неразборчивое бормотание.
– Хорошо! – прокричал Иван Аркадьевич. – Жду!
Бросив трубку на аппарат, он развернулся к нам:
– Алла, отметь, завтра я прям с утра к Григорьеву. И напомни мне часа в три, чтобы я акты сверил.
Аллочка послушно записывала в пухлый блокнот.
– Так, дальше, – поморщился Иван Аркадьевич, – комиссия приезжает завтра днем. Московским поездом. Скажи Альберту, чтобы зашел сегодня, после четырех, обсудим, как встречать их.
Аллочка кивнула и записала.
– Накладные подвезли?
– Нет еще, – пискнула Аллочка, роясь в записях.
– Так какого ангела ты до сих пор им не позвонила?! – взорвался Иван Аркадьевич. – Быстро, одна нога тут, другая там! Чтобы через час у меня уже все было!
Аллочка выскочила за дверь, подмигнув мне на прощанье.
– Скажи, Карягин ругается! – вдогонку прокричал Иван Аркадьевич.
Мы остались одни. Иван Аркадьевич пристально смотрел на меня, что-то раздумывая. Пауза затянулась.
– Добрый день, Иван Аркадьевич, – решила, что не стоит затягивать разговор, я.
– Ты вернулась, – констатировал он, не обратив внимания на мое приветствие. – Хорошо.
Опять помолчали. Иван Аркадьевич морщил лоб и что-то напряженно думал.
– Слышала? Комиссия приезжает завтра, – наконец, сообщил он. – Думаю, после обеда уже приступят.
Я мрачно молчала.
– Есть две новости, хорошая и плохая, – проинформировал меня Иван Аркадьевич.
Я продолжала молчать.
