Завтра будет завтра. Что у меня на заимке?
На заимке меня ждала радость: Потан поднялся. Ходил потихоньку по двору. Частенько присаживался дух перевести. Охал неудачно повернувшись. Но ходит же! И даже пытается как-то помогать по хозяйству.
«Его пример — другим наука.
Но, боже мой, какая скука…»
О чем это вы, Александр Сергеевич?! Какая скука?! Когда больной, однорукий, полуповешенный начинает воду носить… Какая скука — праздник! Ух же ты мой хороший! Давай-ка я тебе для больной руки повязочку сделаю. Чтоб к шее привесить, чтоб не болталась без толку, не беспокоила попусту. Во, на Потаню глядя и Кудряшок вылез. На коленках, на двор, на солнышко, на всеобщее обозрение и общение. А как же: человек — существо общественное, ему носом к стенке лежать — наказание. Особенно, если он вор. Сам-то у себя не украдёшь — общество ему подавай, социум. А давайте-ка мы Кудряшку лодочки сделаем. Не, не по Угре сплавлять, а по двору бегать. Наколенники деревянные из половинок поленца.
Домна, голубушка, ну что ты так ругаешься! Да знаю я, что это не печь, а уродище с убоищем. Ну не плачь ты так. Хоть бы и от дыма. Давай, голубушка, я тебе очи твои ясные, покрасневшие, да личико твоё белое, закопчённое, водой чистой, болотной, промою. Будет у тебя печка, будет. Вот поставим крыши — пойду печника искать. Найду-найду, не боись. И будет про то — целый сказ. Или — былина богатырская. Так и назовём: «Ванька и печник»…
Сухой солнечный жар нарастал, давил на глаза, на плечи, на голову. Потом жара… нет, не спала — дополнилась влажностью. Пекло. Тяжко. Парко. Тяжело дышать. И нет тени: как обычно на «Святой Руси» — во дворе нет деревьев. А у нас и крыш нет — негде спрятаться, переждать этот солнцепёк. Люди — как варёные. Тяжело ходят, тяжело дышат. Мокрые, жаркие. И на небе — ни облачка. Только у западного края неба стоит тёмная полоса. Погромыхивает, посверкивает. Там уже идёт. Давайте-ка, мужики, пошевеливаться — если нас накроет — мало не будет. Это же не грибной дождик:
«Под берёзу забежал,
Быстро дождик переждал.
Дождь прошёл —
И сам пошёл».
Ударит гроза с проливным и надолго. Здесь полтора десятка человек. Без укрытия. Сами будут мокрые, с мокрым барахлом. Ближайшая сушилка — в Пердуновке. Пока добежим — промокнут, замёрзнут, заболеют. Кого хоронить будем? Чёртово средневековье! Как же здесь всё близко! Кроме нужного.
«И поверь — я тебя до могилы
Не забуду, никогда».
Это «никогда» может оказаться очень коротким. В календарном выражении.
Моя кипучая трудовая деятельность, а особенно — пример Потана, оказали заразительное влияние. Даже на «витязей-дармоедов». Ивашко пошёл на поварне стол исправлять. Ну, старое армейское правило: поддерживай с кухней дружеские отношения. Принц… принц-то он принц, но «человек — существо общественное»… Всё, ребята, вы попали — не надо мне больше ля-ля насчёт смердячей работы. Топором, вилами, граблями… — воину нельзя? Тогда — ручками. Сильными, боевыми, славными. Чтоб были ещё сильнее и славнее. Пошли комли заносить. «Весело подняли и весело понесли». Три добавочных мужика с Николаем — на лесосеке. О, ребята, так мы ж вами и все узкие места разошьём! Имеется в виду — места в последовательности технологических операций. А вы что подумали?
«Над гранитной Невой
Гром стоит полковой».
Не над гранитной, не над Невой. И даже до Угры далеко. И не гром, а треск. Но — стоит. Такой… столбом. Валятся деревья, трещат сучья, летят щепки. «Лес рубят — щепки летят». Таки-да, это — правда. Собирать после будем — вы мне дощечек давайте. Учитесь, работнички, как работать надо: Потаня туес приволок. Хорош туесок: туда целую Машу с пирожками сунуть можно. Какую «машу»? — Какая попадётся. — А пирожки? — А Домна уже печёт. Давайте, мужички, давайте! Ай да Потаня, ай да голова! Пуанкаре до тебя… Кто такой? Мужик один, ты его не знаешь. Туесок дощечками набиваем, на здоровое плечо одеваем. Красота! А как висит! Я же тебе говорил: умному человеку две руки — только с узлами мучиться. С какими, с какими — которые на вожжах. Побежали-побежали.
Ну что, «работничек ножа и топора, романтик с большой дороги»? Сидим, на солнышко щуримся? Как кот старый. Вот тебе ножик, будешь подстругивать. Вот так. И вот так. Капельник называется. А ты на «-ик» только слово «подельник» знаешь? И с детства — «подзатыльник»? Давай-давай, мокнуть будем все, но ты — в первую очередь.
А где коловорот, который мужики из Перунова хозяйства притащили? Ага. Мда… Бывает и хуже. Но — реже. А как же здесь сверло поменять? Ванька! Это «Святая Русь», а не магазин токарно-слесарных принадлежностей. Из двух значений слова «патрон» здесь используется только третье. При котором выражение: «полный магазин патронов» означает «сезон в Куршавеле». Или — съезд едритов. Что, правильнее — едротов? Или — едрищанцев?
А теперь — делаем на дощечке разметочку. Ух ты, шиндель мой, с дырочками. А теперь — приспособочку. Чтобы делать разметочку быстро. И дырочку — ещё быстрее. А зубы деревянные у кого? Кто зубы стругал?! Ну вот и принеси мне горсть. Кого-кого — зубов. Сюда вставим, здесь пристукнем. Не шатается? Кр-р-асота! Можно наниматься в стоматологи. К дуболомам.
Ходу, ребята, ходу. Хляби небесные… они ведь хлябают. Водица — не господь, на небесах долго не усидит.
Три дня, не давая роздыху, я подгонял и теребил своих людей. В этом жарком, душном, влажном мареве. Тревожно оглядываясь на ходившие вокруг нас грозы. Вздрагивая от беззвучных зарниц дальних и от отдалённого рокота ближних. Нам везло — тучи сносило по сторонам, вокруг шли дожди, а над нами — ни капли. Ну так сколько ж можно на неприятности нарываться? Жизнь — это зебра, а не конь вороной. Должно же и мне хоть иногда повезти. Не мне — всем нам. Это мои люди, они — подле меня, и от молний на мою голову они тоже… промокнут.
Слава генной модификации! Только неестественная, нечеловеческая выносливость позволяла мне выдерживать этот марафон. Я вскакивал первым, а ложился последним. Несколько раз за день успевал сбегать и на лесосеку, и на покос. Потеребить, подтолкнуть, задать глупые вопросы типа: «а чего вон тот ствол не разделали»? Да не успели же! Я и сам понимаю, но… давай-давай.
Мужики выдохлись все. Почернели. Замолчали. Даже Сухан начал промахиваться. Молча приходили на поварню, молча съедали поданное на стол. Некоторые тут же и засыпали. Приходилось их расталкивать и отправлять в постель чуть ли не пинками.
Я ожидал какой-нибудь ссоры, какой-нибудь истерической вспышки измотанных жарой, работой и моими постоянными понуканиями людей. Народ-то тут у меня специфический, маргинальный, гонористый… Да в таком темпе подпрыгивать — и тихони рычать начинают! Но — ничего. Даже их стычки между собой немедленно затихали при моём появлении. Будто они меня боятся. Все. И ещё одно странное ощущение — увеличилась эмоциональная дистанция. Не то, что бы они от меня сильно шарахаются, но явно стороной обходят. И языки придерживают. Чимахая иной раз аж трясёт от моих подхлёстываний, но стоит молча, глаз не поднимает: «да, господин, нет, господин». Только зубами скрипит иногда. Да после моих воспитательных бесед кидается деревья крушить с такой яростью, будто врагов кромсает. Так это правильно! Это ж и есть требуемое повышение производительности труда! Мне тут трактор с гидравликой не сделать — сделаем озверелого «железного дровосека».
