начал подозревать, что жизнь вне ордена вполне возможна. Более того, могло оказаться и так, что жизнь вне ордена – весьма сносная штука. Раньше этакое ему и в голову не пришло бы. Наверное, потому, что в Сострадариуме комары мало кусают.
Эпикифор шел впереди и сильно коптящим факелом освещал подземный путь. На нем, так же, как и на Глувилле, была потрепанная, перепоясанная плетью ряса с многочисленными заплатами, линялым желтым капюшоном и пришитым на спину карманом для пожертвований. Бывший глава ордена очень похудел, его лицо покрывала заметная щетина, и выглядел он заурядным бродягой-проповедником, коих в Пресветлой Покаяне превеликое множество, и кои столь же привычны, что и мухи.
Подземный ход начинался в подвале той самой башни, где проживала обратья-аббатиса. Вел он от монастыря на юг, следуя вдоль Ниргала. Иногда отклонялся вправо, видимо, повторяя изгибы берега, но затем вновь возвращался к прежнему направлению. Глувилл насчитал больше двух тысяч шагов, потом сбился и бросил это занятие. Эпикифор успел поменять третий факел, когда они наконец достигли тупика.
– Все, – сказал Робер. – Безопасная часть пути позади. Выходим на поверхность.
Вдвоем они откинули крышку люка, покрытую сверху немалым слоем дерна, выбрались наружу и с удовольствием вдохнули свежего воздуха.
* * *
На поверхности был уже вечер. Эпс закатился, на темной восточной половине небосклона высыпали звезды. Подземный ход заканчивался в монастырском саду у старой засохшей яблони. Глувилл опустил крышку люка, аккуратно подправил на нем дерн.
– И что теперь делать? – спросил он.
– Пока не выпала роса, нужно отойти подальше, – ответил эпикифор. – Чтоб следов оставить поменьше.
И, не теряя времени, зашагал вдоль берега.
Вскоре сад закончился. Здесь, у небольшой излучины Ниргала, к берегу подходила заросшая бурьяном проселочная дорога. Дальше места шли луговые, хоть и безлюдные, но открытые. Глувилл с сомнением почесал переносицу.
– Ничего, – сказал эпикифор. – Пока еще не опасно.
Они перелезли каменный забор и километра полтора прошли по дороге. Стемнело. Ниргал в очередной раз отвернул вбок. По сторонам проселка потянулись поля созревающей пшеницы. Начался уже, наверное, двадцать пятый, последний час терранских суток, когда сзади послышался отдаленный стук копыт.
Эпикифор остановился.
– Верховые или повозка? – спросил он.
– Не, не повозка, – уверенно ответил Глувилл. – Верховые скачут.
– Тогда прячемся. Помоги перелезть через плетень.
Глувилл долго упрашивать себя не заставил.
– Только если по пшенице пойдем, след останется, ваша люминесценция.
Робер кивнул.
– Мы и не пойдем.
Они залегли на краю поля, сразу за низким плетнем, и стали ждать. Топот становился все отчетливее. Эпикифор чуть приподнялся над изгородью, всматриваясь.
– Ого, – прошептал он. – Не бубудуски едут, нет. Гвардейские кирасиры Его Императорского Величества… Это значит, что Керсис уже фактически захватил власть.
Глувилл поежился.
– Эти кирасиры нас ищут?
– Больше им тут делать нечего. Давай-ка, Гастон, подкатывайся под самый плетень. Да живот втяни, неровен час – выдаст хозяина!
Глувилл подкатился и в самом деле втянул живот. Ему почему-то было не до шуток.
* * *
Кирасиры приближались. Достигнув границы полей, они остановились, принялись совещаться. Потом двинулись дальше, но уже медленнее. Периодически один из них покидал дорогу и, свешиваясь с седла, осматривал пространство за плетнем.
– Ох, – прошептал Глувилл. – Увидят!
– Ничего. Готовь арбалеты. Их всего четверо.
Тихо защелкали зубчатые колесики, взводящие тетиву.
– Вашш-ша люми… Робер!
– Что?
– Да стрелок я неважный.
– Знаю. Будешь только заряжать. Клади все арбалеты мне под левую руку. И замри!
Но стрелять не пришлось. Шагах в сорока от них кирасиры вновь остановились. Стали слышны голоса. Один низкий, с хрипотцой, убеждал:
– Да что мы, лейтенант, полицейские собачонки, что ли? Пусть бубудумзел сам ловит своих двойников!
– Так до деревни и к утру не доберемся, – угрюмо поддержал второй.
– Померанцы не того сострадария завалили, право слово, – добавил третий. – Если вообще завалили.
– Того – не того, не наше дело, господа, – отозвался наконец лейтенант.
– А с какой нам стати из кожи лезть ради этого Керсиса? Он еще хреновее прежнего люминесценция.
– С какой стати? – желчно переспросил лейтенант. – Ну-ка, скажите мне, бестолковому, а куда исчез этот сорви-голова капитан Форе? А? Никто не знает? Странно, странно…
Кирасиры как по команде замолчали.
– Он был… что надо, Форе, – с нотками осуждения заявил хриплый. – Что надо был офицер. И перед бубудусками шляпой не мел…
– Ладно, черт с вами, едем дальше, – не выдержал лейтенант. – Вот только ваши длинные языки…
– Не беспокойтесь, Латур. Клянусь кошельком, мы их утопим в ближайшем кабаке! – заявил хриплый голос.
Кирасиры захохотали, пришпорили коней и скоро скрылись за поворотом дороги.
– Уф, – сказал Глувилл. – Пронесло. Но в деревню теперь идти нельзя. Если сами дадимся в руки господам кирасирам, они нас все же заграбастают. Может, повернем назад?
– Нет.
– А что же делать?
– Отдыхай, Гастон.
Подавая пример, эпикифор сел на траву и прислонился спиной к плетню. Глувилл пожал плечами и тоже уселся. В конце концов, почему бы и не сесть? Сидеть приятнее, чем топать с поклажей на горбу, а эпикифор всегда знает, что делает.
То есть, почти всегда.
* * *
Миновало пять минут, десять. Над недалекой рекой вставал туман, а из него взошла Олна, пролив серый свет на пшеничные поля. От плетня протянулась густая тень, в которой кирасиры и при желании вряд ли различили бы беглецов. Разве что столкнулись бы с ними нос к носу. Если б вдруг решились покинуть деревенскую корчму, в которой уже давно пребывали, и если бы вдруг возлюбили бубудумзела Гомоякубо. Что навряд ли, рассудил коншесс и поежился, поскольку вокруг ощутимо холодало. Август, все-таки.
Вдоль дороги бесшумно пролетела сова.
– Ничего не слышишь? – спросил эпикифор.
– Слышу, – сказал Глувилл.
– Что?
– Да колокольчик вроде позвякивает.
– Ага, – удовлетворенно сказал эпикифор. – Не показалось, значит.
Звон колокольчика приближался, делаясь яснее и отчетливее. Кроме него стал слышен глухой, хлюпающий по пыли стук копыт. На дороге, с той же стороны, что и кирасиры, показалась длинная крытая повозка. В свете Олны Глувилл различил, что запряжена она четверкой лошадей какой-то темной масти, а на козлах скрючилась фигурка в черном балахоне. Тень от остроконечного колпака совершенно скрывала лицо возницы.
– Свят, свят! Катафалк, – шепотом сообщил Глувилл.
– Верно, – подтвердил эпикифор.
– О, Пресветлый! Не к добру это, ох, не к добру…
Робер усмехнулся и полез через плетень.
– Как раз напротив, Гастон, – сказал он уже с обочины. – К добру, очень даже к добру.
Мрачный экипаж остановился. Возница сбросил с головы капюшон и спросил низковатым, но несомненно женским голосом:
– Обрат коншесс, а вы чего же не идете? Похоронные услуги, знаете ли, слишком дорого стоят, чтобы без толку задерживать
