борту: «Ийон Тихий».
– Что он тут делает? – удивился Свен.
– Садится он тут, – сухо ответил инструктор. – Просили показать, как надо? Смотрите.
Он и сам ни черта не понимал, почему один из крейсеров садится не в порту приписки, а здесь, практически на лужайке, ну разве что залитой бетоном для местных нужд.
Раскаленная обшивка, местами прогоревшая, дышала жаром. Наметанным глазом Эрик определил следы попадания лазеров и отсутствие нескольких антенн. Но урон не тот, чтобы идти на аварийную посадку у ближайшей помойки. Загадка прямо. Только курсантам он ни за что не признается в незнании разгадки.
С ювелирной точностью громада опустилась на бетонированную поверхность. Пыль поднялась и осела. Инструктор откашлялся.
– Теперь поняли? Вот так и нужно сажать корабли.
Заскрежетал люк, и вниз, раскладываясь на секции, полетел трап. Аккуратно, чтобы не задеть горячую обшивку, из крейсера вышел человек в капитанском мундире и стал поспешно спускаться, гремя костылями. Йозеф Гржельчик, понял Молчанов. Он, конечно, не был знаком с ним лично. Но кто же еще это может быть, как не капитан «Ийона»? Он шагнул к нему.
– Капитан Гржельчик… Очень прошу вас, скажите курсантам пару слов.
Гржельчик озабоченно почесал голову, повернулся к будущим пилотам, стоящим с отвисшими челюстями, и изрек:
– Есть у кого-нибудь мобильник и машина? Мотоцикл тоже устроит. Только звездолет, туда его, не предлагать – свой имеется!
Йозеф вложил сим-карту в чужой телефон, пока они шли к машине Молчанова. Тут же вывалилось огромное количество пропущенных звонков. Не меньше половины – от Хеленки. Сердце сжалось.
Он вызвонил Викторию Павловну. Они подобрали ее у ворот интерната, и дальше она показывала дорогу. По всему видать, она не раз бывала в этой больнице: знала, куда поворачивать, где лифт, какой этаж нажимать, сколько нужно дать санитаркам, чтобы впустили в неприемный час.
Хелена была бледненькая-бледненькая, вся в гипсе, на растяжках. Голова в бинтах – побрили, небось, изверги, не понять им, что значат красивые волосы для глупой девчонки. Аппараты какие-то. Надо было Клару с собой взять, хоть объяснила бы, что к чему.
– Дочка, – он коснулся ледяной ладошки, садясь на табурет рядом, обхватил своими грабками, отогревая. – Хеленочка, я пришел, – он осторожно поцеловал белую щечку, стараясь не задеть бинты.
Она открыла глаза. Большие-пребольшие, светло-серые, как и у него. Она вообще была сильнее на него похожа, не на Марту. Папина дочка.
– Папа, – прошептала она, и из глаз покатились слезы, огромные и крупные, как жемчужины.
– Хеленочка, ну не плачь.
– Они сказали, ты не придешь, – всхлипнула Хелена.
– Как я мог не прийти? Ты же моя дочка, – он гладил холодную ладошку.
– Мама не пришла. Она меня больше не любит.
– Ну что ты, детка! Конечно, любит.
– Меня никто не любит, – прерывающимся голосом сказала Хелена, – потому что я тупая! Мама ненавидит меня за это. Она не захотела со мной разговаривать.
Чтоб ты провалилась, подумал Йозеф. Со своими собаченьками, суками прожорливыми, разговариваешь, а дочь родная – по боку.
Он прижал дочкину ладонь к небритой щеке.
– Хеленочка, я тебя люблю. И мне все равно, тупая ты или нет.
– Правда? – сквозь слезы в глазах сверкнула крупинка надежды.
– Детка, чтобы скорее повидать тебя, я нарушил приказ Центра. Рискнул сотней с гаком мирных граждан, развязал бойню, каких в истории еще не было, уничтожил полтора десятка вражеских кораблей.
– Чё, правда? – Хеленка изумленно расширила глаза. – Па, а тебя ругать не будут?
– Будут, – честно ответил он. – Но мне плевать.
– Папочка! – слезы моментально высохли, глаза залило полным, беспредельным счастьем. – Ты самый лучший папа на свете!
И почему перед глазами снова повисла пелена? Только не темная, а светлая. Йозеф моргнул, и щека стала мокрой. Прямо сообщающиеся сосуды какие-то. Хеленка перестала плакать, так слезы все равно нашли, откуда течь.
– Папа, ты такой клёвый! Я тебя обожаю.
– Тогда пообещай мне кое-что, детка. Больше никогда так не поступай, ладно? У меня нет никого, кроме тебя. Ты – мое единственное сокровище, – он старался всеми силами донести до нее это, чтобы глупышка поняла. – Ты должна меня пережить. Продолжить мой род, наплодить толпу внуков, и только потом…
Хелена хихикнула.
– Ну все, дочка. Мне нужно идти. Я поговорю с Викторией Павловной, с доктором, найду для тебя новую школу…
В светлых глазах снова мелькнула паника.
– Нет, папа! Не бросай меня! Не отдавай меня больше в школу, пожалуйста!
– Ну как же, детка? Тебе надо учиться.
– Не-ет! – она опять заплакала. – Я не могу учиться, как ты не понимаешь? Я ведь глупая.
– А что же делать? – он растерялся.
– Забери меня отсюда! – взмолилась Хелена. – Забери к себе!
– Куда я тебя заберу-то? – пробормотал он. Что у него впереди? Больница, могила…
– Возьми меня на корабль! Я качки не боюсь, – бедная Хелена; кажется, она недопонимала, на каком корабле служит ее папа. – Я буду хорошо себя вести и во всем тебя слушаться, честное слово! И прыгать за борт не стану. Клянусь, что буду жить долго-долго и внуков тебе нарожаю, сколько хочешь. Только обещай, что заберешь меня с собой. Па-ап!
Йозеф сглотнул.
– Обещаю.
– Правда? – Хелена радостно попыталась его обнять, но с переломанными руками это вряд ли ей удалось бы, даже не будь растяжек. – Честно-честно? И ты всегда будешь рядом со мной?
– Да, детка. Когда ты поправишься. А сейчас тебе нужен покой и хорошее лечение. Слушайся доктора и не забывай пить витамины, ладно?
– Ладно, – пробормотала Хелена, закрывая глаза. – Я очень тебя люблю, папочка.
Ладошка, в конце концов ставшая теплой, выпустила его руку. Йозеф некоторое время смотрел на задремавшую Хеленку, словно пытался запомнить. Потом дернул плечом – за остаток жизни не забудет, – резко встал и вышел из палаты.
Виктория Павловна нагнала его на лестнице. Шла рядом, приноравливаясь к его неровному, хромающему шагу, наконец, произнесла вслух то, что грызло ее изнутри.
– Вы ее обманули. Вам не позволят взять девочку на корабль. Да?
– Да, – ни капли раскаяния в голосе.
– Как вы могли? Вы же отец!
– А что я должен был сказать, Виктория Павловна? – остановившись, он обернулся к ней. Раскаяния не было и в его лице, одна лишь горечь. – Что мне и самому больше не ступить на трап «Ийона Тихого»? Если меня не расстреляют прямо сегодня, я умру от болезни через пару месяцев, – воспитательница охнула и прижала ладони ко рту. – Пусть она верит. Это поможет ей выздороветь, крепче встать на ноги. А когда она узнает… ну, что поделать – форсмажор. От смерти невозможно застраховаться, что бы там ни воображали себе страховые компании.
У Виктории Павловны задрожали губы.
– А мать у нее есть хотя бы?
Он открыл было рот, чтобы высказаться о Марте не самым приятным для нее образом. Но передумал, мотнул головой. Либо хорошо, либо ничего, вот так. Марта все равно, что умерла. Та женщина, которую он когда-то любил, которая терпеливо возилась с непутевой Хеленкой – умерла. Ее тело словно занял кто-то
