что-то ценное? Не знаю. Но ушли мы спокойно. К вечеру здесь собрались все, кто смог или захотел сюда прийти. Наше «войско» состояло теперь из двенадцати конных и семнадцати пеших ратников. А ещё было около двадцати женщин и стариков, и примерно столько же детей и подростков. Многие из них сжимали в руках оружие: кто саблю, кто меч, кто — нож. У некоторых были топоры, копья, и даже вилы. Сюда смогли прийти только легкораненые. Все остальные полегли на опушке леса под вражескими саблями.
Я не ожидал, что столько народа сможет уцелеть в таком жестоком сражении! Но так было.
У многих на глазах блестели слёзы, некоторые женщины плакали, еле сдерживаясь, чтобы не зарыдать в голос. Были и такие, кто как бы впал в ступор, ни на что не реагируя, полностью уйдя в себя. Вокруг пели птицы, шумела листва, но люди не замечали всего этого, придавленные тяжким грузом горя и нестерпимой боли. Долго пили, умывались, настороженно оглядываясь, прислушиваясь, перевязывали раненых. А потом без сил валились на траву и засыпали мёртвым сном.
Тот пожилой дружинник, ставший старшим среди нас, его, кстати, звали Михаилом, расставил караульных, а остальным приказал отдыхать. Несколько человек, наверное, хорошо знакомых с искусством охоты, ушли в лес. Они вернулись почти в полной темноте, но с хорошей добычей — принесли оленя, двух небольших кабанчиков, несколько уток и лебедя. Хватило всем.
На следующий день никто не рискнул вернуться к городу, хотя пойти туда хотели все. Непривычно тихо и невесело играли на поляне дети, плакали женщины, тая от других свои слёзы, многие стирали грязную, закопчённую, окровавленную одежду, кто-то спал, кто-то мылся, уйдя за кусты. Уходили в лес охотники, принося дичину для прокорма собравшихся. Кто-то приноровился ловить рыбу в озере. Большинство ратников приводили в порядок оружие и доспехи.
Угомонился наш лагерь рано. А на рассвете меня разбудил Прокша:
— Вставай, Сашка! Михаил всех собирает.
В большой яме горел костёр. Вокруг собрались дружинники и ополченцы. Сидели молча, ждали. Михаил долго думал, потом обвёл всех взглядом, вздохнул и сказал:
— Знаю, у каждого из нас душа в город рвётся. Первое дело — покойников похоронить. Посмотреть, что уцелело от города. Степняки-то пограбят и уйдут, а нам здесь заново отстраиваться и далее жить. Думаю, недалёк день, когда новый князь приедет. Храм нужен взамен сгоревшего, батюшка новый. — он помолчал, подумал, и вновь вздохнув, продолжил. — Душа-то рвётся, да разум в лесу сидеть велит. Нельзя идти, не осмотревшись основательно. Я решил охотников наших послать туда. Они отдохнули, сыты, сейчас и пойдут. А вот когда вернутся, всё обскажут — вот тогда и решать будем. А пока в караулах стоять, кому очередь пришла, а остальным — отдыхать!
Разведчики вернулись ближе к ночи. Они рассказали, что город пуст — наших врагов нет. Большинство домов разрушены, многие из них сгорели. Всё, что более-менее уцелело, — разграблено. Вороны, волки, лисы уже собираются на пир — стол для них накрыт богатый! Поэтому надо поспешить похоронить убиенных, которых там много лежит, как в городе, так и под стенами, и в поле. Своих покойников степняки собрали и сожгли на общем костре, даже большой курган успели насыпать. Так что с оглядкой, сторожко, пойти туда можно. Но если чуть зазеваться, не углядеть вовремя поганых, то все там лягут, никто не уйдёт.
Михаил долго думал, потом решил:
— Хоронить пойдём без женщин, без детей. Они пока здесь останутся. Им для охраны оставим пять-шесть ратников. Затаятся в лесу — нас будут ждать. Еда у них есть, воды у озера вдоволь. Отсидятся без ущерба, если возни с детьми не устроят, голосов подавать не будут, да глядеть во все глаза во все стороны одновременно, и слушать во все уши. А мы по темноте выйдем к городу, чтоб к рассвету успеть. Дорога всем знакома — не собьемся. Сейчас готовимся да отдыхаем. Пусть вспомнят все, где у кого заступ может есть. Понадобится нам в сём скорбном деле.
XX
Вышли мы в путь, на мой взгляд, уже после часа ночи. Было нас двадцать три человека. Женщин, как и решили на совете, с собой не взяли. Но с нами пошли четыре старика, уцелевшие после устроенной погаными резни. Они заявили, что в тягость нам не будут, а помочь смогут. Михаил согласился. По моему времени они не такие уж и старики были — где-то чуть за шестьдесят каждому. Ну, может ближе к семидесяти.
Шли ходко, но осторожно. Дорогу, и, правда, все знали хорошо. Замедлились мы незадолго до выхода из леса. Михаил послал вперёд двух мастеров скрадывать зверя. Один вернулся через минут, может, пятнадцать-двадцать. Сообщил, что впереди тихо, видать, нет никого. И вот мы вышли из-под защиты деревьев на луг. Первые рассветные лучи слегка разогнали тьму, и в этом сером полумраке мы, хоть и не сразу, но разыскали место последней нашей схватки с врагом, когда прикрывали на опушке уходящих в лес последних горожан. Справа, скорее угадываемый, чем видимый, высился конус кургана, насыпанного над могилой степняков.
Михаил подозвал всех к себе:
— Сносить покойных будем к яме, в которой песок брали. До неё и недалеко, и глубока она подходяще, и место удобное. Там всех и похороним. Жаль, что не уберегли батюшку нашего, Царство ему небесное! Но молитву и сами прочтём, кто знает. Ну, с Богом!
Ох, сколько их — порубленых, проколотых легло на дно той ямы!.. Всем в ней место нашлось. Лиц им нечем укрыть было — всё в городе или огонь пожрал, или поганые растащили. А потому укладывали как есть. Земля всё покроет!
День клонился к вечеру, а мы всё ещё стаскивали тела к уже почти полной яме — из города, со стен и из-под них, те, которые смогли вытащить из-под брёвен разрушенных домов… А сколько ещё осталось под теми обрушившимися домами, что мы не смогли или не успели разобрать?! Многие пожарища не потухли! Кучи головней и пепла, оставшиеся от деревянных изб, под лёгкими порывами ветра где начинали рдеть в сумерках самоцветами раскалённых углей, а где-то на них вспыхивало пламя, трепетало, разгоралось, а затем снова гасло. Развалины дымились, разносили запах сгоревшего волоса, тряпок, жареного мяса…
Тела князя, княгини и их ребёнка, а так же бояр и воеводы, которые степняки обобрали, но не унесли с собой, не надругались над ними, мы похоронили в той же яме, вместе со всеми. Как сказал мне Прокша, князь всегда был близок к людям,
