сражался и погиб вместе с ними, а потому ничего зазорного для него не будет, коль упокоится он вместе со всеми. Когда могила с останками горожан была наконец зарыта и над ней вознёсся сбитый из брёвен крест, мы собрались вокруг неё. Кто-то один вполголоса читал молитву. В тишине позднего вечера всем были хорошо слышны с детства знакомые слова, даже мне казалось, что я их знал всегда, от самого рождения.
— Простите нас, княже и княгинюшка наша, други, жёны, братья и сёстры, отцы, матери, детишки наши, — глухо сказал Михаил, когда молитва была прочитана до конца. — Простите за то, что не легли с вами в землю! За то, что живы мы, простите!
Выли собаки! Их немало сбежалось к нам, когда мы подошли к городу. Они ходили за нами среди груд обгорелых брёвен, скулили, словно плакали, когда мы несли их мёртвых хозяев. А после того, как мы, люди, ушли от могилы, они молча окружили её — сидя, лёжа — так и остались здесь, словно в скорбном карауле. Кстати, мы среди развалин увидели немало собак, павших рядом с хозяевами. Они столь же яростно, как люди, защищали свои дома от захватчиков, и столь же доблестно погибали. Пасти многих из них были обагрены явно чужой кровью. Мы не могли оставить их так. А потому и их похоронили в меньшей яме, что была недалеко от большой, первой. И, конечно, без креста.
XXI
На развалины города легли тьма и тишина. Редко, где-то в лесу, раздавался крик ночной птицы, иногда в развалинах глухо бухало бревно, падая и поднимая при этом тучу искр. И выли собаки. А откуда-то из тьмы им злобно отвечали волки, которых мы лишили добычи.
Возвращаться в темноте на озеро смысла не было. Не заблудимся, конечно, но лезть сквозь чащу напролом?! Точно без глаз останемся! Ночевать в лесу? Можно. Но придётся костры разжигать. А их в темноте далеко видать! Вдруг гости незваные опять явятся? Но и без костров тоже было опасно. Как я понял, в ту пору волки точно знали, что такие сражения значат, что у них будут обильные и обеды, и ужины. Отдавать свою законную добычу кому бы то ни было, они не хотели. А волков в ту пору на Руси мно-ого водилось! По словам Прокши, нападали они на людей часто и не без успеха, не боясь ни оружных, ни конных, ни даже когда людей много. А тут они без добычи остались! Точно нападут! Отомстить решат — и нападут! Волк — зверь умный и злопамятный!
Недалеко от разрушенной воротной башни чудом уцелела пристроенная прямо к стене сторожка. Она была, фактически цела. Только вот выбитая дверь висела всего на одной петле, но это дело поправимое для мужиков! Размеры её позволяли разместиться в ней сразу всем. Тем более, что по двое караульных всегда должны были находиться снаружи, на стене, куда прямо из сторожки вела лестница через люк в потолке. Вот в ней мы и заночевали. Угореть от дыма с развалин не боялись, потому как и дыма-то уже, в общем-то, почти и не было. К тому же, ветерок небольшой присутствовал и дымок тот уносил в сторону.
Не знаю, сколько прошло времени, но судя по тому, что было всё ещё темно, уснули мы недавно. Тут нас и разбудили караульные. Один из них спустился вниз и тронул за плечо Михаила, который спал возле самой лестницы:
— Миша, там человек по пепелищу ходит. Бормочет что-то, плачет, похоже, зовёт кого-то, — торопливо доложил он.
— Фу, ты, скаженный! — ругнулся старший. — а, впрочем, хорошо, что разбудил. Мне такой страх снился!
— И мне тоже, — поддакнул Прокша, лежащий рядом.
— Он, этот человек, во что одет, по-каковски говорит? — спросил Михаил караульного.
— Да, разве ж, разберёшь, в этой тьме египетской, какая на нём одёжа? А из того, что он себе под нос бормочет, слезами заливаючись, не понять, какого он роду-племени, — ответил ему тот. — Но, похоже, из наших он, из городских. Кого ещё сюда понесёт нелёгкая?
— То так, — согласился ратник. — Надо взглянуть на него. Может помощь какая от нас нужна? Прокша?
— Тут я, Миша.
— Сходишь со мной?
— Готов уже.
— Я тоже с вами пойду, — сказал я, и встал.
— Ну что ж, втроём веселей будет. А ты давай на место поднимайся, да глядите и слушайте там усердней! Не спите!
— Да ты что говоришь-то такое, старшой?! — обиженно спросил караульщик, поднимаясь по лестнице.
— Это я для порядка, — ответил ему Михаил, осторожно пробираясь в темноте к двери.
На улице было прохладно, сильно пахло гарью. Тишина и тьма, которая явно стала пожиже, разбавленная скорым рассветом, царили вокруг. Со стены караульный шумнул:
— Старшой, вот там, прямо перед вами он сейчас!
— Поняли! — ответил ему так же негромко Прокша.
Мы двинулись в указанном направлении. Метров через двадцать, из-за ближайшей, чёрной даже в этой темноте, кучи брёвен, до нас донеслись глухие рыдания и шаркающие шаги.
— Эй, человек! — крикнул старший. — Кто ты? Подходи к нам, не бойся!
Незнакомец остановился, замолчал. Потом подрагивающим голосом спросил:
— А кто вы такие? Что в мёртвом городе делаете?
— Погоди, погоди… — насторожился Прокша. — Это человек княжий. Кузьма?! Кузьма, ты ли это?!
— Прокша?! Прокша! Брат! Живой! Я это, я! — обрадовано закричал тот.
— Тише, Кузьма, тише, родной! Не дай Бог, поганые, услышат, — сказал ему Михаил.
— Нет их тут, проклятых! Один я, никого больше здесь нет.
XXII
Кузьма оказался высоким бородатым человеком в разорванной окровавленной рубахе и перевязанной головой и с саблей на перевязи. Он выглядел смертельно уставшим, явно голодным, и растерянным. Я сунул ему кожаную флягу с водой, а Прокша шмат мяса, обжаренного на костре. Он с жадностью вцепился в еду. Но мы не давали ему покоя:
— Кузьма, что тут было? Ты ведь всё видел? Сказывай, не томи душу!
— Что помню — скажу. Слушайте. В поле, как мы за стену вышли, я подле князя был. Тишку моего посекли сразу, и Кряка, и ключника княжего Ивашку Матёрого, и других кого… Как к лесу шли, вы, верно, помните? Мы, из ближних, стеной окружили князя с княгинюшкой и дитём их, и бояре были в нашем том строю… Знатно рубились! Себя никто не жалел! А тут, в какой-то миг, баба сзади закричала — смертно так, воя, как умирающая волчица. И поблазнилось мне, что это Мотря моя смерть приняла, хотя она к тому часу уже сгорела заживо в избе нашей! Оглянулся я на крик. Тут
