мне по голове и угадали! Я с коня сверзился и притих, глаза закатив. А когда прочухался маленько, хмарь непроглядная сошла немного, отполозть хотел в сторону. Да лошадь битая на ногах неподъёмным бременем лежала. Я поднатужился со всех сил, чтобы её свалить, приподнялся на руках, но ктой-то из поганых заметил, что я пошевелился, рубанул, у меня всё потухло в глазах. Это они наших недобитых рубили — идут на стон или шевеление, и саблей!.. Головы людям напрочь отмахивали! И баб, и даже детишков малых, что у убитых матерей ползали… Все убитые. А я вот живой! А зачем?!
— Не блажи, Кузьма! Ты воин! Кто поганым мстить будет, ежели воины заместо жёнок плакаться начнут?!
— Я их зубами рвать буду! Они даже не звери! Я не знаю, кто они, какие матери их выкормили!
— Замолчи! И так душе больно. Лучше подскажи, где их искать сейчас?
— А что их искать-то? Вон они у реки. Веселятся, добро награбленное делят. Я потом, когда в себя пришёл, до реки добрался кое-как, к воде сполз, да потом весь день в камышах сидел, смотрел на их пляски… А потом назад, в город вернулся. А тут вижу — покойники наши убраны, крест на могиле… Понял, что свои здесь.
— Пошли, Кузьма, к остальным. Отдохнём, сколько успеем. Рассвет уж недалече.
Когда рассвело, после того, как все наобнимались, наговорились с Кузьмой, люди притихли, поглядывали на Михаила, ждали его решения. Кто-то не выдержал молчания и сказал:
— Слухай, Миша, негоже нам здесь засиживаться. Солнце всё выше, того и гляди, поганые могут наскочить невзначай. Уходить надо.
— Роман верно рассуждает, старшой! — поддержал говорившего Прокша. — Пока совсем не развиднелось, надо в лес подаваться. Против большого отряда мы не сдюжим.
XXIII
Уйти мы не успели. Когда почти дошли всем нашим отрядом до ближайших деревьев, из-за раскинувшегося недалеко перелеска выметнулись где-то с полсотни степняков. Увидев нас они тут же перестроились, и бросились в атаку. Мы построились в какое-то подобие «черепахи», закрылись щитами, в которые тут же вонзились десятки стрел. Бой принимать было бессмысленно — мы бы не продержались и нескольких минут, но сила ненависти у наших воинов была такова, что никто и не подумал об отступлении. В этот момент я увидел толмача, который переводил хану мои слова, а рядом — своего личного врага!
— Мамай! — закричал я ему, надеясь, что он услышит мой голос среди невообразимого шума, воцарившегося вокруг. — Иди сюда, гад!
— Это который? — спросил Прокша, выглядывая из-за щита. Он знал, что я хочу схватить преступника: я рассказывал ему об этом в лесу.
— Вон тот, с синим щитом!
— Понял! Поглядим, что он может! Авось ссадим с коня.
Снова закружилась, завыла, закричала на разные голоса схватка, зазвенело железо, затрещали от ударов щиты, вновь алая кровь оросила траву. В этой круговерти я забыл о Мамае, да и о самом себе… Отбить удар, ударить самому, вновь отбить, пригнуться, на щит поймать вражеский клинок и уколоть своим! Увидел я, как раскинув руки, с коня падает с разрубленной грудью ханский толмач, как Кузьма, проткнутый копьём, падает на колени, а потом лицом вперёд, уже неживой, как визжит степняк, разбрызгивая вокруг кровь из обрубка руки…
— Сашка! — услышал я крик Прокши. — Бери его! Вяжи!
Повернулся в его сторону. Вижу, Мамай валится из седла, а Прокша уже на его коня влезает. Бросился туда. Руки бандиту завернул назад, ремешок кожаный какой-то с него содрал и руки связал. Ноги тоже чем-то перехватил ему. А Прокша рубится надо мной сразу с двумя и орёт мне:
— Сашка! В лес его тащи!
Буду я друга бросать из-за какого-то бандюгана! Щит на левую руку, копьё в правую, вскочил и тут же под ребро одного из противников Прокши ткнул этим копьём. Тот носом в гриву своего коня зарылся, саблю выронил, воет, конь его понёс. Друг мой своего второго врага тут заколоть успел.
Миша кричит:
— В лес все подавайтесь! Уходим!
Я щит Прокше передал, саблю в ножны бросил, а Мамая, сомлевшего от удара по голове, на плечо поднял и побежал к деревьям. За спиной, слышно, бой продолжается, а я вижу, что вот один наш в заросли орешника нырнул, второй… За спиной голос Прокши:
— Беги, друж-ее! Прощай, Сашка-а-а!!!
XXIV
Бегу, тушу эту на себе тащу! Пыхтенье моё за версту слыхать. Понимаю, что один я остался. Никого своих рядом нет! А конский топот сзади настигает, ветки трещат, и ещё скачут, и ещё!
— Урус! Шайтан! Собака!
О-о! Это они меня так величают! А я-то ответить не могу — воздуха мне не хватает. Топот конский всё ближе. Да это меня догоняют! Поднажмём, если сил хватит! Выскочил на поляну небольшую. Бегу, ноги то ли в траве путаются, то ли сил больше нет никаких?! Чуть оглянулся, вижу, степняк конный выскочил на поляну, саблю поднял, и ко мне мчится! А тут сучок под ноги мне сунулся удачно. Полетел я вниз, в траву, свет голубой в глазах зажёгся, и звуки все в один слились — протяжный, басовитый, гулкий… Ударился, покатился по траве, Мамай дальше куда-то полетел, в темноту. Откуда, вдруг, темнота-то взялась?! Утро же было — солнечное, жаркое! А сейчас звёзды вижу над собой. Яркие звёзды… Вон и Большая медведица, вон Кассиопея… Вот Малая медведица с Полярной звездой…
— Сашка! Сашка! Очнись! Товарищ лейтенант, очнись!
Открыл я глаза и вижу, что светло. День, всё-таки, на улице, а я звёзды лёжа считал! Люди стоят вокруг. Чудно одеты! Стоп! Они же в милицейской форме! Тут я узнал лейтенанта Васильева, сержанта Семенчука, капитана Борзова, остальных. Оглянулся по сторонам и спрашиваю:
— Мамай где? Взяли?!
Все расступились молча. Вижу, сидит, прислонившись спиной к колесу УАЗа, насупившись и опустив глаза, бандит. Смотрю на него, а Васильев мне говорит:
— Ну, всё, Сашка. Хватит. Насмотришься ещё. Едем.
Помог он мне встать. Уселись в машину. Загудел, зафыркал Уазик. Поехали. Семенчук руль крутит и мне рассказывает:
— Утром сегодня мужики позвонили в дежурку. Поехали на рыбалку, а тут видят: на дороге двое лежат — один связанный по рукам и ногам, оба без сознания. Вот они и к нам сразу. А мы сюда. А тут вы, товарищ лейтенант!
— Мы ж тебя пятый день уже ищем, — сказал Васильев и оглянулся на сидящего в зарешёченном отделении машины Мамая. — Да, здоров он! Как же ты его заломал?
— Добрые люди помогли. Потом как-нибудь расскажу, — ответил я ему.
Машина остановилась у подъезда. Я вышел. Навстречу
