А инстинкты говорили, что враг тот, кто причиняет боль. И чтобы боль ушла, врага нужно уничтожить.
Ассасин резко кувыркнулся через голову, оказавшись прямо перед следопытом. Выпад веред, и клинок вонзился в бедро на полдюйма. Бен-Саллен взмахнул катаной быстро, но Морк успел блокировать удар, выбив сноп искр. Опять кувыркнулся, ударил наискосок, но и теперь следопыт отбил клинок. Вторая катана не заставила себя ждать, пропорхнув прямо у носа. Наемный убийца отскочил, напоследок пырнув следопыта в живот, но меч снова был отбит ловким взмахом тошийского клинка.
— Ты ослаб, ассасин, — выкрикнул Бен-Саллен. — На победу даже не рассчитывай. Лучше отступи. Это не твоя битва, и не тебе решать, что должно произойти.
— Ты ранен, — констатировал Призрак.
Следопыт посмотрел на бедро, где из неглубокого пореза сочилась кровь, в тот же миг Морк бросился по дуге к Бен-Саллену. Косой удар клинком, но катана Бен-Саллена снова оказалась проворнее. Сноп искр брызнул в глаза. Второй взмах, в который ассасин вложил всю сноровку, оказался успешнее — кончик лезвия прочертил ровную линию на груди следопыта. Правда, тела он не задел, порезал только куртку.
Охотник на оборотней отскочил, но сразу же наступил, ударяя по боковой траектории второй катаной. Морк отбил удар, но следопыт ударил первым мечом. Ассасин вытянулся змеей, увернулся от клинка, как тяжелый сапог следопыта обрушился на его пах. Если бы не многолетние тренировки, он бы взвыл от боли. Но он не взвыл, однако на краткий миг все же потерял связь с реальностью. Этого хватило, чтобы Бен-Саллен окончательно взял в свои руки превосходство в поединке. Резким пинком он выбил меч из руки наемного убийцы и полоснул катаной ему по груди. И напоследок со всего размаху ударил по ноге.
Скользкая боль стеганула Призрака сразу в нескольких местах. Он упал, инстинктивно отполз на несколько шагов. Прижал руки к груди, потом сразу же глянул на них, и его сковал ужас. Ладони потемнели от крови. Разум был затуманен, боль истязала тело, но он все же понимал, что жизнь подходила к концу.
Он проиграл? Впервые в жизни кто-то в бою взял над ним верх. Эта мысль показалась абсурдной и, возможно даже, смешной, если бы не реальная рана на груди.
— Мне жаль, Морк. Ты мне нравился, — с сожалением произнес Бен-Саллен, ловко крутя катанами. — Обещаю: сделаю все быстро, чтобы ты не мучился.
И тут все замерло. Бен-Саллен с катанами, готовыми вот-вот отнять очередную жизнь, остановился. Мечи продолжили вертеться в его руках, но заметно замедлили ход. Исграминот у него за спиной перестала мерцать, да и само небо как будто застыло.
«Смерть пришла за мной», — промелькнуло в голове у Морка.
А потом была вспышка. Настолько яркая, что само солнце по сравнению с ней казалось лишь тусклым пятном. Отдаленный и в то же время близкий звон, который стал уже привычным, вмиг исчез, из-за чего вокруг стало тихо-тихо, как перед грозой.
Ассасин попытался зажмуриться и закрыть лицо руками, но не смог. Казалось, что он вообще потерял контроль над телом. Однако он видел, что творилось за спиной у следопыта: волот все же поднялся с колен и подобрал молот…
На своей шкуре Ибрагил испытал много страданий. Едва не умер от истощения, чуть не потерял ногу из-за ранения. Будучи гладиатором, почти каждый день подвергал себя риску. Но волот вынес все это и выжил.
Выжил для того, чтобы сейчас умереть.
Он стоял на коленях в окружении других волотов. За годы, проведенные среди людей, Ибрагил привык чувствовать физическое превосходство: он был в разы выше и сильнее любого из них. Но сейчас, среди себеподобных, ощущал себя слабым и никчемным.
Его судили. Судили за самое страшное преступление из всех возможных.
Предательство.
По правую руку в массивном кресле сидел отец, по левую — мать. Хотя в глубине души копошилась мысль, что подобного быть не может, ведь оба родители давно ушли в долину смерти, для Ибрагила все казалось настолько реальным, насколько это вообще возможно. Быть может, он уже умер и предстал перед предками, или же Северные боги, почти позабытые, но не исчезнувшие, настолько возмутились поступком волота, что решили воскресить умерших родственников, чтобы те покарали предателя. Теперь это не имело значения, потому что Ибрагил действительно чувствовал тяжелую, как скала, вину.
Он понимал, что совсем скоро умрет, по-настоящему умрет, и уже был готов к этому. Даже больше: он ждал смерти.
Внутри головы разрасталась сдавливающая боль, и это было лишнее подтверждение его вины. Сами боги, которых он отказывался признавать, приняв веру людей, говорили ему, что он виновен, виновен, виновен! А как известно, для смертного глас богов — это боль, если он не избранный. Но Ибрагил, конечно же, никакой не избранный. Отрекшегося от своего народа и веры предателя боги никогда не призовут на службу.
— Преступление, которое ты совершил, Ибрагил, невозможно простить. Я думаю, ты это понимаешь, — как всегда спокойно произнес отец.
Волот молчал, склонив голову.
— И наказание за это преступление может быть только одно. Об этом ты тоже знаешь. — Отец вздохнул и встал. — Ибрагил Делкхин Джуба. Ты — предатель. Ты осквернил свой род и свой народ. Ты должен был править Волотароном после меня, но теперь этому не бывать…
Ибрагил почувствовал, как все его тело забило мелкой дрожью. Каждое слово отца вбивало гвоздь в сердце. Невыносимая горечь наполнила его до краев. Он не хотел жить и поймал себя на мысли, что даже если сейчас он каким-то чудом избежит смерти, то все равно покончит жизнь самоубийством. Потому что с такой раной в душе жить невозможно.
Отец, тем не менее, продолжал:
— Ибрагил Делкхин Джуба, посмотри мне в глаза.
Волот не хотел этого делать, но все же повиновался. Встретившись взглядом с отцом, он скривился, глаза защипало. Возникло едва сдерживаемое желание отвернуться, но он не шевелился.
— Я отрекаюсь от тебя. Ты не достоин имени своего деда, Джубы, поэтому я забираю его. Ты не достоин имени своего отца, Делкхина, я забираю и его. Также ты недостоин и имени, данного тебе при рождении, Ибрагила. Ты лишаешься его тоже. У тебя нет семьи и
