– Люди! Помогите! Ради всего святого!
Русские, услышав вопль о помощи, подскочили и схватились за ружья, лежавшие на коленях.
– Пойди проверь, кто там, – скомандовал старший. – А я прикрою.
Они пошли к кустам, держа их под прицелом. Младший, готовый в любое мгновение нажать на курок, стволом ружья осторожно раздвинул ветки. Заглянул, вздрогнул. Старший рванулся вперёд, словно хотел подхватить младшего. Но тот вовсе не упал, как подумал было его спутник. Напротив, развернувшись, махнул рукой, подзывая товарища.
– Что здесь у тебя? – спросил тот, подходя к кустам и заглядывая. – Ничего себе! – присвистнул он, увидев Лангуа. – Ты кто таков будешь? Оружие есть?
Спрашивал он по-французски! Хотя Антуан понимал русскую речь, но им-то откуда знать…
– Никак нет! Я – Антуан Лангуа, солдат Вюртембергского третьего конно-егерского герцога Людвига полка, – заученно ответил тот.
– Вот это да, – русские переглянулись. – Да где же твой полк? Как ты здесь оказался, несчастный?
– Я?.. Остался после сражения… Мёртвый.
Русские снова переглянулись, отступили на шаг. Француз услышал, как они тихо совещаются по-русски.
– Может, он того, на голову весь ушибленный? – Кто именно говорил, непонятно.
– Точно, контуженный… и что делать с ним? – спросил второй.
– Что делать, что делать… Или добить, чтоб не мучался, или брать в плен, со всеми правами, положенными по… как там она зовётся… а, по Женевской конвенции!
– Ты, похоже, не представляешь, что такое пленный, не способный сам передвигаться…
– Но ведь каждый пленный был прежде солдатом… таким же как мы…
– Эй, мертвяк! – крикнули из-за кустов, снова по-французски. – Жрать-то будешь?
В кусты снова вошёл младший, не забывая держать Антуана на мушке.
– Еда, понимаешь? Горячая!
– Понима-аю, – выдохнул француз. – Бу-уду…
– Раз-два, взяли! – скомандовал подтянувшийся старший солдат. Вдвоём они подхватили обезножившего бывшего врага под микитки и потащили к костру.
Распухшими руками, с которых лоскутами слезала кожа, Лангуа принял котелок с кашей; давясь и обжигаясь, накинулся на неё. Но руки не слушались, и большая часть пищи падала ему на живот.
– Эй, болезный! Ты лошадей-то попридержи, – забеспокоился младший и отнял у француза котелок. – Так и удавиться недолго от жадности.
Лангуа, который не понял ничего про лошадей, зарыдал и попытался ползти к котелку.
– Бедный человек, – покачал головой младший. – Да ты лежи, не беспокойся, никто не отнимает у тебя еду! Я сам тебя покормлю.
Он присел рядом с французом и, дуя на кашу, принялся аккуратно кормить того с ложки, останавливаясь только для того, чтобы отщипнуть маленький кусочек хлеба и всунуть промеж синих вздувшихся губ.
Старший солдат ел свою пайку и одобрительно поглядывал на спутника. Скормив половину каши, тот решительно отставил котелок.
– Хватит на первый раз, а то помрёшь от обжорства, – сказал он французу, который опять заплакал. – Чуть погодя покормлю тебя. Не сомневайся. А пока давай поближе к костру перемещу тебя, а то мороз пробирает! Рассказывай, как ты здесь оказался.
Лангуа, которого от тепла и сытной еды неудержимо клонило в сон, с трудом шевеля губами, принялся рассказывать.
– Я мертвец… – повторил он. – Антуан Лангуа, солдат Вюртембергского… третьего конно-егерского герцога Людвига полка… Полмертвеца или половина человека, как… вам будет угодно. Пятьдесят дней назад на побоище мне разбило ноги картечью…
Когда Лангуа пришёл в себя, на поле опустилась ночь. Он так и не знал, кто же победил в этом сражении. Поле было пустым. Точнее, на нём не было никого живого – кроме него. К нему смерть почему-то не шла. Ползая по полю, он нашёл ручей, питался корнями растений, сухарями, которые находил у убитых. Холодными ночами залезал в развороченное брюхо какой-нибудь лошади, и лежал, согреваясь вначале ее внутренностями, а потом гниющим мясом. Вскорости по ночам поле стало оживать. Поначалу Лангуа казалось, что это души неуспокоенных мертвецов светляками носятся повсюду. Но действительность оказалась и проще и страшнее – стаи волков сбежались попировать на дармовщинку. Лангуа поначалу очень их опасался, но волки не обращали на него внимания – неподвижной еды было вдосталь.
Через некоторое время Лангуа уже завидовал мёртвым. Их не беспокоили стужа и голод, им уже было всё равно, а души либо грелись у подземного камелька, либо, на что хотелось надеяться, парили в небесных сферах.
Когда стал крепчать мороз и одежда, в которую он заворачивался, будто в кокон, уже не согревала, он изловчился убить парочку волков, которые в последнее время стали подходить всё ближе. Он думал выпотрошить их и укутаться в шкуры, но те ссохлись и скукожились, став совершенно непригодными к употреблению.
Порой ему казалось, что на поле звучат голоса, иногда даже вспыхивала перестрелка. Каждый раз он кричал и, не дождавшись ответа, с ужасом осознавал, что попросту начинает сходить с ума. Вот и сегодня он долго не мог понять – настоящих людей он видит или ему снова мерещится. Если позволено ему будет узнать имена, то он до последней секунды жизни будет молиться за их здравие и благодарить Бога за то, что послал ему честь умереть от пули, а не от волчьих зубов…
– Быстро ты умирать собрался, – недовольно пробурчал старший. – За каким лядом тебе имена наши… Ну да ладно. Зови меня Иль…ей, а побратима моего Але… короче, Санькой.
Русские с удивлением рассматривали выжившего француза. Такая стойкость духа и тела явно вызвала у них уважение. Лангуа слегка улыбнулся и пожал плечами – мол, так получилось. Он был удивительно спокоен. На душе легко и светло. Он радовался, что наконец-то закончилось невероятное ожидание и вот уже сейчас, совсем скоро он присоединится к ушедшим на небо солдатам Вюртембергского третьего конно-егерского герцога Людвига полка. И, быть может, сам полковник Шарль Пьер Виннелон пожмёт ему руку и прикажет занять место в строю. Последнему из отставших, что догнали свой полк на марше в небеса…
– Что делать будем? – спросил Илья по-русски.
– Ума не приложу! – почесал в затылке Санька. – Не оставлять же его здесь. Замёрзнет французишка. Столько натерпелся, жаль уже, если погибнет ни за понюшку табаку.
– Чего его жалеть? – проворчал старший. – Во-первых, враг, во-вторых, не жилец всё равно.
– Убить человека, даже врага – это не благородно! – горячо возразил младший. – Да и поверженный воин – уже не враг. А этот вообще герой! Он достоин если не жалости, то снисхождения.
– Все равно же помрет.
– Не помрёт! До сих пор не помер. А теперь и подавно, – махнул рукой Санька.
