посмотрел я на него, — потому что Малиновский попытался убить меня спорой, но совершенно случайно усилил. И, кажется, сам не понимал, как спора работает у меня. Ты видел сам.
— Видел, — кивнул он, — и правда, спора, обычно так не работает. Не преобразовывает заклинания других направлений магии, как это делаешь ты. Спора сама является чем-то вроде отдельного направления. Как сангвинарика или милитарика. Но самое странное даже не это.
— А что же? — я вопросительно поднял бровь.
— То, что ты можешь лечить от споры других людей, — серьезно сказал Виктор, — это невозможно. От споры нет лечебной магии. И в самой споре нет ни одного лечебного заклинания. То, что ты делаешь — очень странно.
— Я бы не назвал это лечением, — задумался я, — скорее поглощением пагубной магии.
— Звучит не очень хорошо, — Тома посмотрела на меня обеспокоенно, — если ты поглощаешь эту плохую магию, то она должна в тебе копиться. Но что будет, если этот «сосуд» переполнится?
— Надеюсь, — серьезно сказал я, мы не узнаем.
— Однако, — Виктор взял кристалл черной споры платком, — никто из них точно не знал, что ты можешь пользоваться спорой. Иначе они бы не оставили это здесь.
— Это? — приподнял я бровь.
— Да, Павел, — проговорил Виктор. Он явно не решался называть меня именем своего племянника, — я хочу доказать тебе, что я не враг больше. Что мы заодно. Хочу помочь. И тогда, может, ты поможешь мне с моей просьбой.
— И как же ты хочешь помочь?
— Разреши, я возьму это, — он показал черный кристалл, — и встретимся завтра утром, во дворе. Я отвечу на все интересующие тебя вопросы. Заодно и продемонстрирую свою задумку.
— Что ж, — кивнул я, — давай. Посмотрим, на эту твою задумку.
— Это самая чистый заброшенный полустанок, который я когда-либо видел, Кать.
— Ну еще бы, — хихикнула она, — не переношу грязь и мусор. А заниматься любовью в таких условия я вообще не смогла бы!
Я рассмеялся, и Катя подхватила мой смех. Он звонко разлился по безлюдной округе.
По чистому синему небу плыли разнообразные белые облачка. Солнце стояло высоко, но и, казалось бы, должно сильно припекать, однако оно было тёплым и нежным, как в мае. Было таким, потому что так хотела Катя.
Забавно, но хотела она и широкий матрац, который расположился в нигде прямо посреди каменной плиты полустанка. Именно на нем мы и лежали, когда все кончилось и мы перевели дыхание.
От горизонта до горизонта бежала железная дорога. По траве, что проросла в гравии между рельсов, было ясно, что поезда давно уже тут не ходят. Я знал, что они не ходили здесь никогда. Это лишь нигде.
Тем не менее нигде оставалось живописным. Вокруг нас развернулись протяженные зеленые поля. Ветер волновал высокую, доходящую до пояса траву, создавал зеленые волны в этом океане. Где-то вдали удобно устроились обширные холмы.
Я не знал, от чего мурашки сильнее: от мягкого, теплого ветра или прикосновений нежной Катиной кожи.
— А почему полустанок? — спросил я.
— Вообще, — она вздохнула, — я создавала это место для себя. Когда-то, когда я была подростком, дом Лазаревых постиг кризис. Вышло так, что папе пришлось нас защищать. И меня он решил спрятать. Я и моя мама притворились простолюдинками, и уехали сюда, на юг империи. Именно на подобном полустанке нас должна была подобрать личная гвардия.
— Ты была на юге? — удивился я, — ты никогда этого не рассказывала.
— Потому что мало что помню. Но полустанок запомнила на всю жизнь. Было мне четырнадцать лет, и это первый раз, когда я смогла поговорить со своей мамой, как с человеком, а не с членом дома. Ведь все члены дома-хранителя — это функции. Функцией моей мамы было рожать новых невест, — вздохнула она, — как раз тогда она была беременна. Но на полустанке она была моей мамой. И раз уж ты позвал меня, я решила, что это достаточно приятное место, чтобы тебя встретить.
— Оставалось лишь удачно разместить матрас, — засмеялся я.
— Верно, — выдохнула она. Немного помолчав, наконец проговорила, — я рада, что мы нашли последнее слово.
— Я тоже. Как оно там звучит?
— «Возродись» — припомнила Катя, — Не думала, что слово может быть у Малиновского. Теперь нужно попытаться сложить все, что мы получили что-то целостное. Но новый ореол я изготовлю для тебя в ближайшее время.
Когда Шепчущий Во Снах перестал помогать, ореолы стало делать сложнее. Но я рада, что его не видно в последнее время. Ты действительно думаешь, что предводитель роялистов и есть Шепчущий Во Снах?
— Виктор сказал, что Сновидец тоже носит золотую маску.
— И золотые перчатки? — Катя приподнялась на локтях, заглянула мне в глаза, — у Шепчущего есть еще перчатки.
— Про них Виктор не упоминал. А я со Сновидцем не встречался. Может, перчатки это не так важно.
— В нигде, — серьезно сказала Катя, — на все следует обращать внимание.
— Я спрошу у Виктора.
Девушка положила голову мне на грудь.
— Но словами ничего не ограничится, — задумчиво смотря в небо, проговорил я, — в черной книге, Малиновский упоминал еще два ритуала. Я уверен, что узнаю о них из дневника. Только нужна помощь Кашмарницы, — я поморщился, — вернее, сновидицы.
— Я рада, — вздохнула Катя, — что ты спас ее. Мне было жаль эту девушку.
— Мне тоже. И я думаю, что она поможет защитить тебя от Шепчущего, пока мы будем искать способ возродить тебя.
— Я тоже так думаю, — улыбнулась девушка, и я почувствовал ее губы на своей груди.
* * *
Где-то в Москве
— Почему вы до сих пор не нашли Мясницкого?
Князь Сикорский побледнел, когда услышал голос Провидца — предводителя Ордена Новой Маны. Глубокий, но спокойный, он внушал страх или доверие к его обладателю, стоило только ему изменить тон.
Провидец — мужчина в одежде ставшей для ордена традиционной: черном с красными оборками балахоне и капюшоне, стоял к ним спиной в огромном ритуальном зале ордена.
Он занимал место за большом каменным алтарем. Сикорский знал, что именно на нем, этом алтаре когда-то умерло много девушек из проекта Геката. И только потом, омытый их кровью, он стал ритуальным рабочим местом Провидца. Именно здесь, в зале резонации, их господин прорицал будущее.
— В последний раз его видели в Питере, мой господин, — проговорил из низкого поклонна один из членов ордена. Из-за того, что его лицо было скрыто капюшоном, Сикорский его не узнал.
— Но теперь его там нет, — добавил второй незнакомец в одеянии Ордена Новой Маны.
— Предателя, чья внучка спелась с нашим главным врагом, нужно найти и наказать, — приказал Провидец и обернулся.
Взгляд Сикорского тут же упал на символ власти Орена Новой Маны — золотые латные перчатки, которые носил Провидец, общаясь со своими последователями.
Сикорский видел их уже не раз, и всегда задавался одним и тем же вопросом: как они так сверкают золотом в полутьме зала резонации?
— Вы свободны, — проговорил Провидец, и своды зала сделали его голос еще более грозным.
Люди в балахонах, низко поклонившись попятились назад. Только когда они оказались почти у самого входа, то удалились прочь.
— Князь? — обратился к Сикорскому Провидец.
— Да, владыка.
— Ты потерпел неудачу на дуэльном фестивале, хотя твой план казался мне удачной схемой.
— Замятин не так прост, — скромно сказал Сикорский, — он щелкает наши схемы как семечки. Не знаю, как ему это удается. Он вмешался и в дело с ареной. Перепутал все. Только с вашей помощью, господин, я смог замести следы на вербовочной арене, которую обнаружил Фомин.
— Вербовочная арена, — холодно сказал Провидец, тень от капюшона скрывала его лицо, — жаль, что ее больше нет. Но главное, что тайны ордена не попали в руки прокураторов.
— Это не беда, владыка, — поклонился Сикорский, — я разверну новую арену, и новобранцы с юга продолжат прибывать в орден.
— Очень хорошо, Сикорский. Хоть ты и проиграл в последний раз, я не распорядился лишить тебя статуса магистра ордена лишь потому, что ты решился пожертвовать Дуэльным Фестивалем ради того, чтобы скрыть следы Ордена.
— Во имя Новой Маны, — поклонился Сикорский.
— Во имя Новой Маны, — кивнул ему Провидец, — насколько я знаю, роялисты пытались взять дом Замятина силой и проиграли. Мы должны быстрее взять его под контроль.
— Но как это сделать? — Нахмурился Сикорский, — с ним не договориться. Он слишком хитер, чтобы попасть в наши сети просто так. Что ты прикажешь
