— Вот и все, в общем — то… — закончил Холанн. — Я и думаю, что бы это могло значить, кто это такой может быть…
Счетовод окончательно смешался и умолк.
— Черная, значит… — протянул Михаил, наливая еще по одной. Поскольку в процессе рассказа Уве не выпил ни глотка, его порция удвоилась. Танкист критически взглянул на содержимое своего стакана и пробормотал, без всякой связи с предыдущим:
— Что только приходится пить… Пепсин, соляную кислоту и отдушки… Все бы отдал за возможность пожевать нормальной еды не по щепотке раз в неделю. А нельзя, сдохну.
И снова без перехода продолжил.
— Меч был перевернут или как обычно?
— Н — не понял… — замялся Холанн.
— Рукоять была вверх или вниз направлена?
— Вниз, — припомнил Уве, добросовестно подумав.
— Это плохо, — исчерпывающе отозвался Иркумов.
— А чем? — осторожно спросил Уве.
Прежде чем ответить, Михаил надолго задумался, вертя в ладонях полупустой стакан, щурясь на яркую лампочку под стареньким бумажным абажуром.
— Черный цвет, золотая нить, меч острием вверх… — перечислил танкист. — Твой Хаукон Тамас — комиссар. И притом в большой, глубокой, бездонной, можно даже сказать, жо… в опале и разжаловании, в общем.
— Он не мой, — машинально вымолвил Уве и сделал большой глоток, будто старался запить прозвучавшее слово «комиссар». Жидкость прокатилась по пищеводу, как огневой вал и взорвалась в желудке вспышкой атомного огня. Счетовод долго кашлял и утирал слезы, а Иркумов задумчиво ухмылялся.
— Не мой, — повторил, наконец, Холанн. — Комиссар, это который…
Уве замолчал, не зная, как продолжать. Он помнил, что комиссары были неотъемлемой частью имперской гвардии, но вот касательно их сущности и занятий сомневался. В новостях и образовательных программах Танбранда комиссары описывались самоотверженными воинами, которые всегда впереди, всегда на острие атаки, с именем Его на устах, милосердием Его в сердце и гневом Его в руках. Но иногда шепот случайно подслушанного разговора или глухая сплетня доносили тень совсем другой правды.
— Комиссары, они разные бывают, — пояснил танкист, не дождавшись продолжения от собеседника. — Про твоего много не скажу, дело темное. Но кое — что можно попробовать прикинуть.
Иркумов уселся поудобнее и налил себе еще.
— Значит, начнем с того, что у тебя не собственно дело, а его выжимка, «фама гемина». Такие делают, когда оригинал показывать нельзя, а человек должен как — то значиться в разных бюрократиях. Тогда берется документ и переписывается полностью, но без лишних упоминаний о фактуре и должности персоналии. Потом обрабатывается нужным образом, в общем, все как положено.
— А оригинал где?
— Да Варп его знает, — исчерпывающе сообщил Михаил. — Дальше будешь слушать?
— Да — да, конечно.
— Дядька, судя по описанию, был очень боевой и с отменной выучкой. За спинами не прятался, при этом пережил двух командиров — значит очень крут и невероятно везучий, такого бы и сам Бог — Император не постыдился принять в примархи. Ну, то есть не принять… в общем сам понимаешь.
— Был? — с неожиданной для самого себя проницательностью заметил Уве.
— Хех, а вот тут начинается самое интересное, — значительно поднял палец Михаил. — Когда так вырезают страницы и прошивают обрез, это означает высшую цензуру, связанную с трибуналом и обвинительным приговором. Собственно, то, что его дело рассматривал трибунал, как раз и говорит нам о чине полкового комиссара. Я сам такого не видел, не по чину, но наслышан. И разбирательство, если ты не переврал даты, прошло очень быстро. Значит этот самый Тамас упорол нечто настолько лютое, что дело рассматривалось на уровне трибунала под председательством Комиссар — Генерала. И я даже не берусь представить, что это могло такое случиться.
— Дезертир? — осторожно предположил Уве.
— Да брось, — пренебрежительно отмахнулся Михаил. — Расстреляли бы перед строем и все дела. «В распоряжение Комиссара СПО» — это, говоря по — простому, «Ничего ответственного не давать, из казармы не выпускать, чтоб не отсвечивал». Вот его и засунули заместителем командира неполной роты на самую дальнюю базу на планете. Золотая нить… черная печать… нет, не могу сообразить. Там случилось что — то жуткое, достойное высших инстанций. Обычно так бывает при измене высшей пробы или переходе на сторону Разрушительных Сил. Но при изменническом сношении с ксеносами или Ересью не спасли бы никакие знакомства и высокопоставленные однокашники. Самое меньшее — штрафной легион, если такие есть для выпускников Схол. А он отделался разжалованием и отправкой в дальнюю — предальнюю anus mundi.
— Комиссар, разжалованный преступник… — Холанн ожесточенно потер виски, пытаясь как — то уместить в голове услышаное. — Что — то страшное, чего хватило на трибунал. Но при этом не настолько, чтобы… как это сказать…
— В расход, — подсказал танкист.
— Да, в расход, — повторил счетовод, снова отпивая адской смеси из стакана. На сей раз он сделал это куда осторожнее, так что только слезы выступили на глазах.
— Ничего не понимаю, — растерянно сказал, наконец, Уве, потирая длинный раскрасневшийся нос.
— Я тебе так скажу, — отозвался Иркумов. — Что бы вас там ни свело… Держись от этого опального разложенца подальше. Я много разного повидал. Когда человек с блестящим списком и наградами, для которых место только на заднице осталось, вдруг слетает с шестеренки и делает что — то такое, то… С головой у него очень большие нелады, а может и чего похуже.
Иркумов сделал жест, отгоняющий зло, опередив вопрос Холанна, что может быть хуже сумасшедшего комиссара, убивавшего орков в рукопашных схватках.
— Не нужно быть с ним рядом. Одни беды от этого, — решительно закончил отставной танкист. — Ладно, поговорили и будет на сегодня. Допивай и пойдем, провожу тебя до подъемника, пока отбой по дистрикту не прозвонили…
Владимир Сименсен не любил песни, кроме одного мотива, который временами, довольно редко, насвистывал перед каким — нибудь значимым свершением. Еще реже, как правило в одиночестве, он тихо напевал слова, придуманные давным — давно, в очень далеком мире.
Его работа — нужный труд.
Пусть нечестивые умрут.
Большой простор для добрых дел —
Экстерминатус — не предел.
Быстрые шаги Арбитра гулко отдавались в широком и пустом коридоре. Боргар не то, чтобы спешил, но двигался быстро, с целеустремленностью человека, которого ждет много важных дел. Правой рукой он делал легкую отмашку на строфах детской песни — считалки. Позади суетились два помощника с тяжелой поклажей.
