Метель бушевала еще долгое время после того, как он лишился сознания.
Они приближались к особому месту, куда пообещал привести его Медведь. Они летели на крыльях снежного шторма. То был ужасный снежный буран.
Или белый шум? Статические шумы вместо крупинок снега? Неисправный пикт-канал? Помехи сигнала в поврежденной аугметической оптике? Лишь фузз, лишь жужжащие белые спеклына фоне…
На фоне черноты. Чернота, вот она-то и была настоящей. Она была такой кромешной. Кромешной чернотой.
А может все дело в слепоте? Глаз болел. Его отсутствие болело. Сама глазница, в которой он некогда находился, болела.
Снег и статика, чернота и слепота — все значения смешались. Он уже едва мог их различать. Температура тела резко упала. Боль разбавляла оцепенение. Вышнеземец понимал, что уже давным-давно утратил нить событий. Он не мог собраться с мыслями. Он оказался в беспросветной пропасти полуяви, в жалкой норе с подветренной стороны заснеженного берега бессознательности. Для него казалось невероятно сложным отличить воспоминания от порожденных болью грез. Видел ли он белый шум на неисправном экране или секущий снег на фоне кромешно-черной скалы? Он уже не мог сказать.
Он представил себе, что чернота была горой за стеной снега, горой, которая была слишком большой для горы, черным скальным зубом, вырисовывавшимся посреди метели, шире и выше всего, что можно оценить одним взглядом. Она казалась настолько огромной, что вышнеземец и глазом не успел моргнуть, как та уже полностью заполонила его поле зрения — сверху, снизу, слева и справа. Поначалу ему показалось, что это была чернота полярного неба, но нет, прямо на него неслась сплошная скальная стена.
Вышнеземец с облегчением вздохнул, сразу стало легче от мысли, что ему, наконец, удалось отделить настоящие воспоминания от надуманных грез. Гора — вот она определенно ему грезилась.
Ни одна гора не может быть настолько большой.
Его перенесли из шторма в тепло и сумрак глубокой пещеры. Он лежал там и продолжал видеть сны.
Вышнеземец смотрел сны долгое время.
Они пришли как порожденные болью грезы, заостренные от муки и искаженные от опиатов, которые ему вводили в кровь. Они походили на фрагменты, яркие и неполные, словно кусочки головоломки или осколки разбитого стекла, рассеянные между периодами полной бессознательности. Они напоминали ему ходы в регициде, поединок между двумя опытными игроками. Медленные, взвешенные и стратегически глубокие ходы, которые разделяли длительные промежутки созерцательного бездействия. Регицидная доска была старой и инкрустрированой слоновой костью. Он чувствовал запах волокна, собравшегося по углам коробки-футляра. Рядом лежала деревянная лошадка. Вышнеземец пил яблочный сок. Кто-то играл на клавире.
Острые края ментальных обрывков притупились, и сны стали длиннее и сложнее. Он начал видеть грезы, которые длились эпичными циклами сновидений. Они тянулись годами, они исчислялись поколениями, в них он видел видел, как появлялся и исчезал лед, как твердел и вновь приходил в движение океан, как по облачному небу, подобно диску из откованной меди, проносилось солнце, которое мерцало, сверкало и становилось ярким, словно сверхновая, чтобы затем потускнеть, будто мертвый звездный уголек. День, ночь, день, ночь…
В грезах к нему приходили люди и сидели рядом с ним в таинственном сумраке пещеры. Они разговаривали. Горел костер. Он чуял дым копаловой смолы. Самих людей он не видел, но зато различал их тени, которые на стены пещеры отбрасывал плюющийся огонь. Они были нечеловеческими. У теней были головы зверей, а иногда даже оленьи или козьи рога. Человеческие очертания с псиными мордами садились и сопели. Ветвистые рога кивали, пока другие говорили. Некоторые тени были согбенны тяжелыми горбами из запасенного на зиму жира. Спустя некоторое время вышнеземец уже не мог сказать, видит ли он тени на стене пещеры или просто древние наскальные рисунки, жирные линии охрой и углем, которым капризный огонь придавал иллюзию движения.
Он пытался прислушиваться к бормотанию людей, но ему никак не удавалось сконцентрироваться. Казалось, стоит вслушаться, и река слов откроет секреты мироздания, и он узнает все истории, от первой до последней.
Иногда грезы уносили вышнеземца за пределы пещеры. Они приводили его на какую-то высокую точку, где на бархатном своде у него над головой виднелись лишь звезды, а внизу были залитые солнцем земли, гобелен из сшитых вместе мирков, которые постоянно перекраивались, подобно мозаике великой игры. И на этой мозаике для него разыгрывалась грандиозная история. Нации и империи, убеждения и расы, взлеты и падения, объединения и сражения, заключение альянсов, объявление войн. Он был свидетелем единений, истреблений, реформаций, аннексий, вторжений, экспансий и просвещений. Он видел все это со своего шаткого трона на такой высоте, что иногда ему приходилось что есть мочи держаться за его золотые подлокотники из-за боязни упасть.
Временами грезы уносили его вглубь себя, в его же плоть и кровь. Там, на микроскопическом уровне, он наблюдал за вселенной своего тела, пока оно разбиралось на атомы, и покуда вышнеземец не увидел свою сущность до мельчайшей генетической спирали, подобно солнечному свету, который сквозь тонкие линзы рассеяли и расщепили на составные цвета. Он чувствовал себя разобранным, как старые часы: ходовые части отделили друг от друга, а каждую его деталь отремонтировали. Он чувствовал себя подопытным зверем, у которого из распоротого живота один за другим вынимают органы, подобно деталям карманных часов; он казался насаженным на булавку насекомым, которое расчленяют на предметном стекле, дабы узнать, что заставляет его двигаться.
Когда же грезы возвращали его обратно в пещеру, где у костра сидели и бормотали териантропныетени, он часто чувствовал себя так, словно его собрали воедино уже в совершенно ином порядке. Если представить вышнеземца старыми часами, то тогда его открытые ходовые части перенастроили, некоторые детали почистили, модифицировали или заменили, ходовую пружину, спуск, часовой механизм, баланс, и все эти крошечные рычаги и оси собрали в новой затейливой последовательности, а после завинтили крышку, чтобы никто не узнал, что именно в нем изменили.
И когда вышнеземец вновь оказывался в пещере, то думал лишь о ней. Теплая, безопасная, скрытая глубоко в черной скале, вдали от шторма. Но забрали ли его сюда, чтобы защитить? Или его будут держать здесь лишь до тех пор, пока люди-звери у костра не проголодаются?
