— Поджигай!
Передаю ему прибор ночного видения, вскакиваю и, легко прыгая с камня на камень, спускаюсь к подножию острова. Боль в глазах отступает. Мне сейчас не до неё, и, похоже, она чувствует это. Добираюсь до кучи хвороста, который мы навалили на мешки с топливом. На самом верху этого сооружения, на уровне груди, — циновка, примерно метр на метр. Её плетению мы посвятили почти сутки жизни. Я рассыпаю весь запас ампул с самовоспламеняющейся жидкостью, стараясь, чтобы они оказались как можно дальше друг от друга. Потом, достаю одну из зажигалок, вскрываю её контейнер и выливаю бензин на самый край плетёнки.
"Вот теперь уже всё! — я в восторге. — Назад дороги нет. Впрочем, что такое назад"?
Щёлкаю "трофейной" зажигалкой и бросаю её на влажную от бензина циновку. Сухая трава тут же вспыхивает быстро расширяющимся очагом голубого пламени.
Поворачиваюсь к растущему костру спиной и убегаю со всей возможной поспешностью. Моя тень растёт, увеличивается в размерах, мечется под ногами, пытается вырваться вперёд, будто не желает, чтобы я на неё наступал. Но куда она денется? Не можем мы друг без друга. Где-то на середине пути меня поджидает Василий. Он возвращает прибор ночного видения, и мы продолжаем подъём вместе…
К сожалению, ампулы рвут тишину ночи до того, как мы занимаем наблюдательный пост на валуне. Падаю на вершину — сравнительно ровную небольшую площадку, свободную ото мха, отворачиваюсь от полыхающего зарева, следить за ним — забота Василия, и, прежде чем воспользоваться прибором, быстро осматриваю остров.
В свете колышущегося пламени костра, открывающийся пейзаж приобретает причудливые, фантастические формы. Освещённые бока и вершины мегалитов, мокрые стволы и сверкающая сталью листва огромных деревьев, ещё не просохших после минувших дождей, сменяются чёрными провалами теней, заполняющих мрачные бездонные пропасти и ущелья. Где-то здесь притаился враг. И я сделал всё, чтобы он себя обнаружил.
Заглядываю в прибор. Картина меняется. Освещённые участки становятся пепельно-серыми; они лишены глубины и перспективы, зато тени шевелятся миллионами цветных оттенков. Замираю. Ничто не может отвлечь моё внимание. Всю прошлую ночь я пролежал здесь, на вершине валуна, вот так же разглядывая воспалёнными слезящимися глазами доступную наблюдению часть острова. Я изучил здесь каждый камень, щель, трещину. Теперь, закрыв глаза, я могу отчётливо представить себе любую деталь этой мешанины из камня и дерева. И если сейчас в этой картине хоть что-то изменится, сдвинется, покинет своё место, — это не ускользнёт от моего взгляда.
— Началось, — докладывает Василий. — Три больших красных шара кружат над костром.
Не шевелюсь. Я по-прежнему вожу объективом прибора по острову в надежде увидеть выход его хозяев.
Первые несколько часов, проведенных здесь, лишь подтвердили результаты наблюдений с ближайших оазисов: если не считать узкой полосы открытой воды, остров ничем: ни размерами, ни растительностью — не отличается от множества оазисов, разбросанных тут и там по всему болоту.
Когда страх перед немедленным наказанием за вторжение прошёл, мы внимательно осмотрели каждый камень, каждое дерево… да мы чуть ли не нумеровали их! Ничего необычного: камень был камнем, а дерево оставалось деревом, хотя монитор упрямо стоял на своём: сигнал шёл отсюда…
— Их уже пять, все над костром, — выстрелы взрывающихся ампул слились в автоматную очередь. — Это не жёлтые, это большие красные шары. Думаю, сейчас рванёт, приготовься.
И оно рвануло.
Взрыв топливного мешка заставил меня непроизвольно зажмуриться: воспалённые глаза обожгло огнём.
Стараюсь крепче вжаться в шершавую поверхность камня и обеими руками стискиваю прибор. И тут происходит что-то неожиданное: второй взрыв пылинкой сбрасывает меня с вершины мегалита. Я широко взмахиваю руками, пытаясь за что-то уцепиться, но сразу понимаю, что недооценил масштабы своего вынужденного полёта. Склоны валуна остаются далеко позади. Пологая траектория моего стремительного полёта пересекается с огромным деревом, выныривающем из мрака.
Сгибаю ноги и, прижимая локти к бокам, выставляю вперёд кисти рук, чтобы хоть как-то смягчить удар. Надеюсь, по возможности, зацепиться. Не удаётся ни то, ни другое. Бьюсь головой о ствол дерева, и чувствую, что стремительно скольжу вниз. Внезапно осознаю, что всё вокруг залито светом. Успеваю удивиться: неужели так долго горят мешки с топливом?
Вижу ветви и сучья, которые проносятся мимо, на мгновение выбрасываю вперёд руки, чтобы ухватиться за ствол, и тут же левым боком налетаю на толстый нижний сук. Удар страшен. Такое ощущение, что разламываюсь пополам. Сломанной куклой валюсь на землю. Теперь только в ней вижу своё спасение. Боль выжигает внутренности. Я пытаюсь закричать, но крик растворяется в четырёх взрывах, последовавших один за другим. Кажется, что весь остров целиком приподнимается, чтобы меня ударить. Невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть. Воздух остывающим бетоном давит со всех сторон, не оставляя возможности перевести дыхание. С облегчением впускаю в себя мутно-розовую мглу, которая быстро заволакивает сознание.
Может, я наконец-то умер?
Отто очнулся уже утром. Недоверчиво, боясь пошевелиться, он прислушался к боли, грызущей левый бок, и открыл глаза.
Утро давно наступило. Мир был залит режущим воспалённые глаза солнечным светом, завален изодранными в щепки деревьями и битым камнем, и до краёв наполнен тишиной.
Испугавшись, что оглох, Отто пошевелился. Боль в левом боку усилилась, заныли многочисленные ссадины и ушибы по всему телу, но шорох откатывающихся от него камешков и треск сучьев, успокоил его. Нет, со слухом было всё в порядке. На этом хорошие новости заканчивались. Правая нога на его попытку встать тут же отозвалась острой, прострелившей тело, болью.
Он попробовал подняться, и понял, что на этот раз ему крепко досталось. По-видимому, несколько рёбер с левой стороны были сломаны; они стесняли дыхание и сковывали движения. Превозмогая боль, подтягиваясь на руках, ему удалось выбраться из расщелины между тремя плоскими камнями. Взрыв не потревожил их, и они прикрыли его своими многотонными покатыми спинами.
"Наглядная демонстрация первого правила выживания, — подумал Отто. — Не высовывайся"!
Но его ирония в этих обстоятельствах казалась жалкой и неуместной. У него сильно кружилась голова, в глазах плавали звёзды, тошнило.
"Похоже на сотрясение", — с досадой подумал он, ощупывая огромную шишку на лбу. Придерживаясь за пень метровой высоты, осторожно, чтобы не зацепить раненую ногу, ему удалось подняться.
