Он махнул рукой, показывая: обходи со стороны, какого чёрта ты стоишь, как пень, словно подчинённый мог его видеть.
— Давай же, чего встал! — рявкнул он во весь голос, уже не скрываясь. В зарослях зашевелились, и тотчас ударил автомат.
Лейтенант, придерживаясь за рану в левой руке и пошатываясь от слабости, подался в заросли. Савельев, с жаждой крови в глазах, ощерив зубы, побежал вослед ему, на ходу выпустив всё, что оставалось в магазине.
Лейтенант упал, и Савельев сжал в вожделенном восторге кулак, физиономия его пылала. Но тотчас он сосредоточился, ведь ещё ничего неизвестно и надо быть начеку.
Но сержант не подымался, лишь только стон его донёсся до ушей Савельева. Тот медленно, подсоединив запасной магазин и передёрнув затвор, шёл в сторону врага.
Пуля попала сержанту в бок, и он лежал лицом вниз, пытаясь рукой остановить кровь. Немного развернувшись, с трудом, словно через плотный туман разглядев Савельева, он бессильно поднял руку с пистолетом, зная, что вряд ли хватит сил направить оружие точно.
— Не дури, сержант! — прохрипел Савельев, отшатнувшись в сторону зарослей. — Брось оружие, и останешься жив! Сейчас, перевязку сделаем, в больницу отвезем… Жить — то, небось, хочешь, а? Конечно, кто ж не хочет! Во, молодец!
Рука сержанта бессильно упала в траву. Савельев подскочил мигом, на полусогнутых, наклонился и вырвал пистолет, отбросив его в сторону.
— Жить ты хочешь!.. — заорал он изменившимся голосом, и глаза его сверкнули животной злобой. — Мы ведь тоже хотим! И тут выбирать приходится — или ты, или мы. Какого ты предателем стал, а?
— Это ты предатель, — слабо проговорил сержант.
— Я предатель? — захлебнулся возмущением Савельев. — И кого ж я предал? Хотелось бы услышать!
— Нормальных людей. А перед такими, как Мурдяков и Бардаганов, ползаешь.
— А как жить, ты мне не подскажешь, если не ползать, если ты такой умник?
— Честно жить, а не подло.
— Все вокруг так живут, а ты по-другому захотел! Так мир устроен, так всё устроено!
— Такой мир долго не протянет. И ты вместе с ним…
— На наш век хватит!
Он орал ещё матом, потом поднял автомат и прикладом ударил сержанту в переносицу, из которой тотчас хлынула кровь. Сержант слабо вскрикнул, бессильно подняв окровавленную руку к лицу. Савельев, прикипев вожделенным взглядом к открывшейся ране на боку, словно желая, как вампир, напиться крови, перескочил поудобнее и ударил туда прикладом.
— Почувствуй, сволота, как это — своих предавать! Я-то думал, что ты человек, а ты мразь! И откуда это берётся только у людей?
Он бил ещё по ногам, стараясь попасть по коленной чашечке, и лишь когда подошли двое его людей, остановился, тяжело дыша. Победоносно глянув на подчиненных, он тотчас наорал на них, лицо его пылало ненавистью.
— Где вы ходите! Я один должен воевать с выродками!
Он перевёл предохранитель на одиночный, и, выбрав положение, чтобы наверняка, злобно ухмыляясь и смакуя безнаказанность, выстрелил сержанту в голову.
Очнувшись, Бардаганов увидел белый, как свежевыпавший снег, потолок и стойку капельницы у кровати. На запястьях его были манжеты, от которых к каким-то приборам шли разноцветные провода; провода отходили и от головы. Голова болела, во всем теле он чувствовал слабость, дышать было тяжело. Он глубоко вздохнул, чтобы выяснить, может ли он по-человечески дышать, и почувствовал в груди острую боль. Назло ей он вздохнул еще раз и закашлялся; боль слегка притупилась.
Вспомнив, что произошло, он стал было закипать лютым гневом, но тотчас постарался взять себя в руки. Ему надо побыстрее выздоравливать, чтобы отомстить тому наглому борзописцу, а заодно и своей благоверной. С нею надо что-то решать, подумал он, не откладывая в долгий ящик. Эта стерва стояла ему поперек горла, как наглые конкуренты в бизнесе. Бросить ей, как собаке объедки, немного денег, и отправить к чертям, а самому сосредоточиться на буровой. Из месторождения надо выкачать всё, что есть, взять по-максимуму, а там — трава не расти. Начинать с нуля он уже не хотел — слишком много сил и нервов потратил он, чтобы снова в штыковой атаке выбивать из жизни эти проклятые, и в то же время благословенные деньги. Он намеревался отдохнуть — острова с белым песочком на пляжах, тёплое море, выпивка и девочки. Сколько можно, в конце концов.
Он не сразу обратил внимание на цвет кожи рук. Кожа если и отличалась от потолка, то ненамного. Осознав это, он приподнял руки с медицинскими манжетами на запястьях и с недоумением воззрился на них. Это не была бледность в обычном понимании, не было похоже ни на что, с чем Бардаганов сталкивался раньше. Кожа его была грязновато-белой, как жирное молоко.
Он взглянул на предплечья, приоткрыл одеяло и согнул ноги в коленях. С ногами была та же история — грязно-белый цвет кожи, поросшей чёрным волосом. Густая чёрная поросль, признак настоящего мужчины, на белом фоне выглядела уродливо, как заросшая грязной шерстью обезьяна на свежевыстиранной постели. Он выпростал ноги и прикрылся одеялом, недоумённо уставившись в потолок.
«Пройдёт, — с уверенностью и злобой на собственное тело и на всех, кто мог иметь отношение к этой его странной трансформации, подумал он. — А если нет?»
Испуг закрался в его сердце, как змея в гнездо с беззащитными птенцами. Испугался он того, что не сможет осуществить своих целей; бузудержная его борьба за деньги в результате превращения его в эдакую белоснежку могла закончиться неизвестно чем.
Но тотчас, повинуясь приобретённой и неистребимой привычке добиваться своего, чего бы ни стоило, он стал выискивать способы исправить эту чертовщину. Есть же медицина, наука, в конце концов, а у него есть деньги. Пусть делают, что хотят, пусть бьются лбом о стену, извращаются, как могут, но вернут ему нормальный вид, иначе он им такое устроит!
В боксе он лежал один. Отворилась дверь и человек в белом халате, принужденно и хитровато улыбнувшись, подошёл к нему. Поздоровавшись, он бегло взглянул на приборы, не выказывая особого интереса, что-то переключил и уселся на стульчик чуть поодаль кровати.
— Здравствуйте. Меня зовут Андрей Михайлович. Как вы себя чувствуете?
— Что это такое? — Бардаганов приподнял руки.
— Электростимуляторы, чтобы вы быстрее поправлялись.
— Я про белый цвет моего тела.
— Это пройдет, ничего страшного.
— Это мало даёт надежды.
— Что вам мало даёт надежды?
— Ваши слова, доктор, или кто вы…
— Вам нельзя волноваться.
— А я и не волнуюсь. Я хочу знать, что со мной.
