Лицо Бардаганова одеревенело, взгляд упёрся в потолок.
— Сочинять и я умею, не хуже вашего, — прохрипел наконец он.
— Вы можете позвонить своим людям. Да весь город знает об этом. Когда мы уйдем, вас развяжут и дадут телефон.
— Что вам от меня надо?
— Найдите этого идиота и приведите его нам. Желательно живым. Но если нет… мы не слишком расстроимся.
— Вы не можете задержать одного человека?
— Мы не хотим лишнего шума. Он где-то в тайге шастает, сколько народа понадобится, чтобы загнать его…. И почему у него рожа серая, вы же не в курсе. Генетические мутации и прочее. Короче говоря, он сильнее обычного человека. У него сильнее развито чутьё. Почти как у вас, Бардаганов.
— Чего?
— Разве вы не чувствуете себя иначе, чем раньше?
— Раньше бывало по-разному.
— В каком смысле?
— С похмелья, например.
— А, ну это понятно. Но сейчас это нечто другое. Вы стали сильнее физически, Бардаганов. Поэтому вас привязали. С вашим характером я удивляюсь, как это вас ещё в цепи не заковали. Вам не сложно будет его найти. Тем более у вас чувства обострились. Вы почуете его в тайге, как волк овечку.
— На кой мне это надо?
— На кой тебе это надо? — вспыхнув злобой, вскричал второй агент. — Он разрушил твой бизнес, трахнул твою жену, запроторил тебя сюда, а тебе не хочется хотя бы набить ему рожу?
— Решайте свои проблемы сами. А свои я решу как-нибудь. Рожу набью кому надо…. А кому не надо….
— Э нет, Бардаганов. Проблемы уже переросли ваши личные рамки, — вставил полковник. — Вы ущерб государству наносите.
— Что? Что вы несёте?
— Хватит дурачком прикидываться! — рявкнул младший агент, прохаживаясь взад-вперёд, не вынимая рук из карманов. — Ты хочешь сказать, что налоги платишь в полном объеме? Все до копейки отдаёшь родному государству?
— А то нет!
— И на буровой у тебя всё в порядке? Охрана труда соблюдается? Сколько людей покалечились из-за твоей жадности, сколько рук — ног поотрывало?
— Пусть головой думают, перед тем как совать руки-ноги куда не надо.
— И с экологией ты в ладах? Ты ж весь край отравил! В реке ни одной рыбины не осталось! После тебя, как после ядерного взрыва, выживут только крысы и тараканы!
— Ну, хватит всякую чушь плести! Сами знаете — рыба гниёт с головы!
— Рыба гниёт оттуда, откуда ей сказано гнить. А насчет налогов, Бардаганов… — сказал полковник, слегка ослабив узел галстука.
— Можете проверять, у меня все документы в порядке.
— Да кому нужны твои документы! — в прежнем тоне гнул второй. — Без документов всё видно, как на ладони. Картина маслом, так сказать.
— Что видно?
— Если б ты платил все налоги, на какие шиши купил бы столько недвижимости? Две квартиры здесь, квартира и дом в Москве.
— Какой дом в Москве?
— Ого, какой! Столько этажей, что и сосчитать трудно! Ну конечно, на брата записан — значит не твой. Хочешь, чтоб мы и братца в оборот взяли? Придётся, если ты такой упрямый. Будет брату подарочек — лет десять на зоне. А счета в банках? Ну, это конечно, мелочи — открыто всё, официально; смотрите, мол, проверяйте — нажил непосильным трудом. А в Швейцарии…
— Ну ладно, хватит сочинять!
— Вот именно, хватит, Бардаганов, — укорял полковник. — Ходим вокруг да около, уговариваем вас, как красну девицу. Все ваши счета и недвижимость арестованы. Будем расследовать, сколько вы украли у государства.
— Ах вы ж…. Да я всю жизнь на государство только и пахал! Когда было все нормально, то вы глаза закрывали — экология, руки-ноги оторванные…. А только попал Бардаганов в переплет… Вы на падаль и сбежались, как гиены.
— Из любого переплета можно выбраться, если, конечно, избрать верный путь.
— Какой ущерб нанесён буровой? — после недолгого молчания хрипло обронил Бардаганов.
— Сожжена цистерна на хранилище. Ещё там что-то…
— Ну это… переживу.
— Переживёт он! — вскричал полковник и быстро, в гневном порыве достал из кармана телефон. — Варьюнов? Здравствуй. Слушай, тут Бардаганов переживает, что мало ущерба нанесли буровой. Всего одна цистерна на хранилище сгорела, понимаешь ли! Этот, с серой рожей, он же выродок. Он мог ведь и две цистерны сжечь! Конечно, мог! Да всю буровую вместе с самим Бардагановым впридачу! Устрой там всё, пусть небо еще немного покоптится. Возвращение серого, так сказать, вторая часть. И люди тоже могут пострадать, ещё лучше будет.
— Да вы чего беспределом занимаетесь! — взревел Бардаганов. — Понял я всё, понял!
— Давай, Варьюнов, делай!
— Не делай!
— Давай, занимайся, не слушай крикунов. До встречи.
— Да вы уроды просто! — Бардаганов рванулся так, что загудел металлический уголок, к которому были привязаны руки.
— Сколько бывает неприятностей из-за упрямства, — благожелательно, даже по-отечески выговорил полковник. — Пора начинать головой работать, Бардаганов. Не мальчик уже.
Котиль отошёл от буровой недалеко. Повесив на плечо автомат, он медленно брёл по тайге, минуя буреломы и овраги, иногда тревожно оглядываясь. Гудения пламени пожарища, криков людей и шума автомобильных моторов сюда слышно не было, но в просветах над деревьями клубился чёрный дым, который подымался к солнцу и уродовал ясную синь летнего неба.
Он не чувствовал никакой радости от того, что вышел победителем в схватке, частично утолив жажду мести, жажду справедливости. Победа в бою, осознание своей силы ясно показали ему и его слабость, его уязвимость. Порядочность — вот ахиллесова пята, которая для его врагов станет целью, как для наркомана доза. Ясно, как день, что их не остановит ничего. Убитый лейтенант с разнесённым черепом, распростёртый на земле, как символ их неуязвимости стоял перед его глазами. Да разве только он один? Они не останавливались перед смертью миллионов, не остановятся и сейчас. Ничего не изменилось в этом мире в лучшую сторону, ничего. Души большинства людей по-прежнему разъедает эгоизм. Если они сами не станут творить зло, то с отрешённым видом закроют глаза на деяния самых злых, самых циничных, лишь бы им от этих деяний перепала подачка, позволяющая влачить жалкое существование.
Теперь все отвернутся от него, недочеловека, от его борьбы, от его душевного горения, не утруждаясь мыслью, почему же так вышло. В конце концов его, так явно обнаружившего свою слабость, ждёт гибель. Почему ему было не убить майора, эту сволочь, давно продавшего душу и всё, что было кроме? Даже целясь ему в ногу, он испытывал слабость, страх, ещё что-то невыразимое. Лишь усилием воли, под давлением обстоятельств он заставил себя нажать на спусковой крючок. Почему ему было не убить сержанта, который выразил желание помочь командиру и поднялся во весь рост, возможно, на смерть? Почему ему было не истребить покорных рабов в грязных робах, которые калечили тело и душу каторжной работой и заливали опустошение водкой?
