Полковник Линч не сопротивлялся, когда Верещагин повел его «на прогулку» и махнул окружению полковника.
— Идите в дом и попросите у Каши по чашечке чаю.
— Ну что, Ханс, — сказал Санмартин, потирая руки, — подготовимся к инспекции?
— Рауль, скажи Каше, когда полковник Линч придет смотреть наше меню, что он хочет чашечку хорошего горячего чая, — бросил Верещагин через плечо Санмартину.
— Ханс, а чего бы нам поесть? — обратился Санмартин к Кольдеве.
Кольдеве отрицательно покачал головой. Упали первые капли утреннего дождя.
— Пришлите Руди, а я пошел.
С этими словами Санмартин устремился мимо кучки прихлебателей полковника Линча внутрь фермерского дома и закрыл за собой дверь.
— Каша! Здрасьте, — объявил он по-русски. Каша засмеялась, под фартуком всколыхнулись полные груди.
— Хорошо у вас получается, капитан. Что там?
— Чего бы поесть? Тут у нас инспекция.
— Делать им нечего. Вроде как мне не доверяют…
— К нам пожаловал полковник, и Варяг хочет привести его сюда.
— Ладно. У нас нет рыбы. Батальонный сержант Малинин говорит, что, мол, надо использовать местные продукты, потому что у нас нехватка запасов. В общем, на ужин сделаем биточки, на обед — блинчики. А завтра, может быть, шашлык, у нас много мяса.
— Превосходно! Значит, готова к проверке? Каша весело кивнула.
Санмартин вспомнил Ханну Брувер. То, что она гДе-то близко, волновало его.
— Отлично. С минуты на минуту должны появиться пять штабных офицеров и их помощники. Напои их чаем, чтобы они не шастали вокруг.
Выйдя из помещения, он наткнулся на своего ротного сержанта.
— Руди, — спросил он шепотом Шееля, — что значит какие-то «биточки», «блинчики»? Что за русская диковина, а?
— Такую диковину я с удовольствием бы съел, — ответил Шеель, глядя на толпящихся штабников. — Биточки — такие лепешечки из мяса, а блинчики — это когда жарят тесто на сковороде, и сверху кладут что-нибудь.
— Ну, полковник Линч тоже не знает подобных блюд. Заложите-ка это в компьютер, — распорядился Санмартин, поглядывая на прогуливающихся «золотых мальчиков» из штаба.
— Уже сделано. Варяг распорядился тут по случаю.
— А-а…
Поздно вечером в дверь комнаты Верещагина тихо постучали. Он открыл. На пороге стоял Матти Харьяло. Он разминал пальцы, сгибая кусок толстой проволоки.
— Привет, Антон. Я подумал, что лучше тренироваться вот так, чем выломать дверь.
Голос его звучал весело.
— Заходи. Ты один или тут целая орава? — поинтересовался Верещагин.
— Разве только Хярконнена можно было взять, да он спит без задних ног. И мы с батальонным сержантом разыграли, кому идти. С помощью вот этой штуки.
Харьяло вынул бутылку, сел, разлил по стаканам спирт, поднял свою порцию, но подождал, пока Верещагин запрет дверь.
Антон опустился на стул, похожий на пластмассового паука, и чокнулся с Харьяло.
— Будем здоровы.
— Будем, — ответил тот и опрокинул стакан. После этого вытащил из другого кармана небольшой сверток и потряс им.
— Курица, что ли?
Несчастный куренок — кожа да кости — был приготовлен на скорую руку со специями и овощами. Верещагин вытянул руку и отрицательно помахал ею, показывая, что не хочет есть. Его гость еле заметно пожал плечами и, достав нож, стал быстро разделывать курицу. Антон равнодушно наблюдал за действиями Харьяло. Солнце ашк-рофтской пустыни словно вытопило из курицы весь жир, оставив мышцы и резко выделяющиеся сухожилия.
— Этот чертов Иван вечно недокладывает соли, — отметил Харьяло.
— Слишком много и слишком мало соли — опасно для здоровья. То же самое можно сказать и о многих других вещах, — назидательно заметил Верещагин.
— Ну? — спросил Харьяло, откладывая нож.
— Поехали?
— Поехали.
Верещагин отпил из своего стакана и скривился.
— Я иногда думаю, что мы убиваем людей с таким же безразличием, какое испытывает лесоруб. Разве что иногда проснется запоздалая жалость…
— Я не стану с тобой спорить на лирические темы, позови лучше для этого Кольдеве, — с улыбкой произнес Харьяло. — А в чем дело, Антон? Какое-то неприятное предчувствие?
— Возможно. Сегодня с этим новобранцем Новело…
— Новело заслужил свою участь.
— Такого не заслуживает никто, Матти. Растишь, учишь человека, а потом ему пулю в сердце? Это противно моей натуре… Нельзя так разбрасываться…
— Разбрасываться? По-моему, жалко лишь потраченных пуль. Когда Рауль собирал команду для расстрела, у него были проблемы?
— Думаю, ему пришлось отбиваться от толпы желающих. Это четвертый, кого нам пришлось расстрелять, — за пять лет, кажется?
— За четыре года. Успокойся, расслабься, утро вечера мудренее, завтра все встанет на свои места. Да, я не сказал тебе, что этот кретин Донг связался с нами и от имени полковника Линча выразил возмущение нашим решением. Судя по всему, Новело уже имел назначение в бригаду.
— Я в курсе. Что ты ответил?
— Я сказал, что мы можем послать им Новело, только слегка поношенного, но мы его подправим, и будет как новенький. Пока Донг соображал, что к чему, я велел Тимо отключить связь.
Верещагин рассмеялся. Отодвинув в сторону стакан, он спросил:
— Я говорил тебе о Клоде?
— Докторе Девуку? Он твердит, что это место «невыразимо скучное»! Как Лабрадор, только без валенок.
Верещагин лениво достал трубку и постучал ею по колену.
— У Клода, каким бы он ни казался иногда, чувствительная натура. — Верещагин немного поразмышлял. — Значит, эта планета сильно беспокоит и его. Клод напомнил мне фразу, которую Жак Картье использовал в своей газете, описывая Ньюфаундленд.
— Ну?
— Это земля, определенная Богом Каину… Да, последняя стычка с ковбоями здорово осложнит наши отношения с ними.
Харьяло кивнул.
— Я никогда не говорил тебе, что хотел пойти на преподавательскую работу? — спросил Верещагин, откидываясь на спинку стула.
— Говорил, несколько раз.
— Я действительно хотел преподавать.
— Да, да, как же, упоминал.
— Мне не хочется посылать людей на тот свет, Матти. И то, что сейчас происходит, мне не нравится. Словно гусь ходит по моей могиле…
— Что за гусь такой? Никогда не слышал ничего подобного.
— Это английское суеверие. Как же мало меняется язык!
— Добавить? — спросил Харьяло, поболтав бутылкой.
— Английский, как латынь, язык бизнеса и солдат, принадлежавший каждому и никому… Нет, больше не хочу, спасибо.
