Нормальные герои часто ходят в обход, но чтобы возвращаться на два квартала назад… Снова площадь Трубникова, обломки стелы, занесенные пылью трупы собак-мутантов, обглоданные кости невезучих автоматчиков… Кто-то хорошо попировал прошедшим вечером. «Своих» собаки не ели. Почему? – я понятия не имел, поскольку не был экспертом в области современных пищевых цепочек. Поставив Ольгу с Молчуном на стреме, я собрал автоматные магазины (в хозяйстве не повредят), тоскливо обозрел растерзанные рюкзаки убиенных – наверняка собаки все сожрали, включая теплые вещи и лекарства. Над улицей Железнодорожной висела низкая пепельная туча. Там все было серо и непроницаемо. Улица довольно широкая – она тянулась между высотками Челюскинского жилмассива и путями железнодорожной станции. И далеко отсюда, в полутора километрах, упиралась в руины плотной привокзальной застройки. Я не забыл, что в этой местности водятся голодные собаки. Червячка они вчера заморили, но это ничего не значило. Мы медленно двинулись вверх по улице, прижимаясь к развалинам жилой высотки. Справа осталось перепаханное метродепо, Бурлинский переезд, ведущий к вагонно-пассажирскому депо. Челюскинский микрорайон, возведенный в начале восьмидесятых, представлял унылое зрелище. Он и раньше-то был не фонтан, а теперь и подавно. Дома валились как картонные, распадаясь на квадратные панели. Кое-где сохранились отдельные этажи, даже целые секции, но сомнительно, что эти части зданий оставались пригодными для проживания. Мы всматривались в пустые глазницы окон, в дыры разбитых подъездов, но нигде не видели даже намека на разумную жизнь.
– Это так грустно, Карнаш… – шептала Ольга, прижимаясь ко мне плечом. – Вторые сутки бродим по городу, а еще ни разу не видели нормального человека. Где они все? Раньше здесь были хоть какие-то люди, были банды, колонии…
– Банды есть и сейчас, уверяю тебя, – ответствовал я. – Просто наши траектории пока не пересеклись. А что касается нормальных людей… то теперь ОНИ – «нормальные»… ну, те, от которых мы только что убежали…
Слева по обочине возникла длинная жилая «кишка». На углу сохранился выцветший номер – «ул. Железнодорожная, 2». Раньше это здание имело девять этажей, а сейчас его логичнее было обозвать строением «переменной этажности». Оно не рухнуло целиком, где-то уцелели нижние этажи, где-то возвышались целые секции. Открывался вид на квартиры «в разрезе» – занесенная пеплом мебель, элементы интерьера и декора, холодильники, телевизоры, стиральные машины. С шестого этажа свешивалась, утвердившись в нижних перекрытиях, чугунная ванна. Неприкаянно болталась лейка душа – сколько лет она уже тут болталась? В голове возникла интересная мысль: если нам приспичило в Академгородок, то почему не сделать это по рельсам? Зачем тащиться через центр, если существует железная дорога? Мысль еще осваивалась в голове, а мы уже вступали в коридор между руинами Железнодорожного суда и областного УВД на транспорте. Проход был узким, пришлось выстроиться в колонну. Молчун волокся позади нас, помахивая хвостом. В этот момент все и случилось.
На руины справа взмыла безобразная тварь! Хорошо, что боковое зрение пока еще работало. Она передвигалась бесшумно, легко, как кошка. Застыла на гребне, поводя воспаленными глазами… и стремительно бросилась вниз! Мы застыли. Пауза ужаса. Собака Баскервилей нервно курит и завидует! Поджарая мускулистая тварь летела на нас, как истребитель. Тело в безобразных волдырях и шишках, острая морда, глаза навыкате, прорезь рта аж до ушей. А когда тварь распахнула свой рот, стало ясно, что в эту пасть пролезет ведро, что уж говорить о человеческой голове…
Молчун еще только приходил в себя, вздыбливал шерсть (не особо при этом спеша и усердствуя). Ольга попятилась, споткнулась о сплющенную кружку с аэрографией «МВД России», подвернула ногу, закричала – и плюхнулась попой на обломок панельного «зодчества». Я судорожно рвал затвор – заклинило скотину! Ну, не раньше, не позже! А тварь уже слетела с горы, неслась скачками по узкому проходу, изрыгая дьявольское пламя. Ну что ж, самое главное – не растеряться… Я выхватил нож, рассчитывая непонятно на что. И в этот миг в воздухе что-то раскрутилось и засвистело! Я уловил «движняк» – теперь уже слева, на обломках самого справедливого российского суда. Уродливая тварь не добежала до меня лишь пары метров, ей в загривок вонзился металлический шар, утыканный шипами. Черепушка раскололась, как сухая картошка. Тварь отбросило в сторону, она издохла моментально, успев лишь взбрыкнуть мускулистыми лапами. Пасть осталась открытой, из расквашенного черепа вытекала бурая жидкость. Металлический шар попрыгал и успокоился на тропе. Он был оснащен короткой двадцатисантиметровой рукояткой. К концу рукоятки крепилась резинка, связывающая оружие с владельцем.
Мы застыли с открытыми ртами. Ольга хотела привстать, но ахнула от боли в подвернутой ноге и плюхнулась обратно. Озадаченно заворчал Молчун. Я спохватился, начал рвать затвор. Продернул, тьфу ты, черт!
– Не надо стрелять, – проворчали откуда-то сверху нормальным человеческим голосом, и с «судебных» руин спустилась колоритная фигура. Мужчина в наглухо застегнутом пуховике, украшенном соляными разводами. Голова его была непокрыта, топорщились жесткие волосы с примесями седины. Борода торчала клочками – складывалось впечатление, что иногда он брался ее постригать, но тут же бросал. Диким анахронизмом смотрелись очки на носу – самые обычные очки, с одного конца обмотанные резинкой, с другого – заклеенные изолентой. Мужчина был немолод, пенсионный возраст он явно разменял, но почему-то не выглядел старым. Задубевшая, серая от въевшейся грязи кожа, сам худой, жилистый. На боку спасителя болталась засаленная сумка с противогазом. Он как-то без особого радушия покосился в нашу сторону, смотал резинку, поднял смешную булаву – обладающую, впрочем, неплохими убойными способностями. Он склонился над мертвой тушей, прищурился. Даже в очках этот тип неважно видел.
– Доберман, – проворчал он, снова покосившись в мою сторону. – Гадость. Не аппетитные они, жесткие, вкус такой, словно их в моче мариновали… Ладно, на черный день сойдет.
Мы недоуменно переглянулись. Думаю, встреча с инопланетянами вызвала бы меньше удивления. Помалкивал Молчун – уселся в пыль и принялся вычесывать блох.
– Вы их в пищу употребляете? – икнув, спросила Ольга.
– Нет, – фыркнул абориген. – Чучела набиваем и мадам Тюссо продаем.
– А какие из них вкусные? – спросил я, продолжая держать палец на спусковом крючке. Странный субъект поправил очки, внимательно осмотрел меня, потом Ольгу, потом Молчуна, который как-то подобрался и стал с опаской на него поглядывать. Пса он рассматривал внимательнее, чем нас. Я невольно задумался: а какие на вкус ретриверы? Он собрался что-то сказать – видимо, озвучить горькую правду, но человека отвлекли. Покатился камень с горы. Он среагировал молниеносно – тварь уже летела. Ловко развернулся, махнул рукой, отправляя в полет булаву. Очередное огнедышащее создание с размозженным черепом покатилось с руин, испуская жалобный визг. Этот экземпляр был еще хуже – крупный, с угловатой квадратной башкой, оскаленной монолитной челюстью. Туловище состояло из рыхлых неравномерных сегментов, а макушку и лоб пересекала глубокая рытвина, делая голову в чем-то схожей с задницей.
