- Пресвятая кто? – громко интересуется он. – Кто Пресвятая, а, Два-Два-Ноль? Богородица, может?
- Заткнись, – краснеет Двести Двадцатый. – Или я…
- Правила не допускают служения устаревшим культам, – вмешивается Сорок Пятый. – Это пережиток.
Он любит правила. Человеку вообще свойственно любить, хотя это тоже пережиток.
- Может быть, рановато тебя выдвинули на испытание? – щерится, отскакивая, Пятьсот Третий.
- Заткнись, тварь! – Двести Двадцатый теряет самообладание, вцепляется Пятьсот Третьему в глотку. – Ты не смеешь!..
Семьдесят Первый оказывается между ними, раздирает их, уже слипшихся в единый ком, своими ручищами, расталкивает в стороны.
- Хватит! – басит он. – Сейчас нас всех из-за вас…
- Вожатый! – зовет Сорок Пятый. – Нарушение правил!
- Я тебя достану… – бешено хрипит Двести Двадцатый.
- Не успеешь… – шипит ему Пятьсот Третий. – Если испытание – это бой, я тебя…
Но вожатый, выведя нас на смотровую площадку, теряет к нам всякий интерес.
- Это больше не моя забота, – говорит он. – Теперь вами занимаются другие.
Он отступает в доставившую нас кабину и проваливается в ней на низшие уровни. Одновременно распахиваются двери лифта напротив – и из него выходит человек, неотличимый от нашего вожатого. На нем такая же маска и такое же трико.
От Сорок Пятого с его скучными доносами человек отмахивается, как от мухи. Стоило бы догадаться, что на небесах доносят и клевещут о чем-то поважней и позанимательнее.
- Вас ждут, – он жестом приглашает всех нас в лифт…
ГЛАВА 1
О ЛИФТАХ
Лифт – отличная штука, стараюсь убедить себя я.
Есть масса поводов восхищаться лифтами.
Путешествуя по горизонтали, всегда знаешь, куда попадешь. Перемещаясь по вертикали, можешь оказаться где угодно. Направлений вроде всего два – вверх и вниз, но ты никогда не знаешь, что увидишь, когда створки лифта раскроются. Бескрайние офисные опенспейсы – зоопарк с клерками, идиллическая пастораль с беззаботными пастушками, саранчовые фермы, ангар с одиноким дряхлым Нотр-Дамом, смрадные трущобы, в которых на одного человека приходится тридцать квадратных сантиметров жилья, бассейн на берегу Средиземного моря, или просто сплетение тесных сервисных коридоров. Одни уровни доступны для всех, на других лифты не открывают своих дверей случайным пассажирам, а о третьих не знает никто, кроме тех, кто проектировал башни.
Башни достаточно высоки, чтобы проткнуть облака, а корни, которыми они уходят в землю, еще длиннее. Христиане убеждают, что в башне, которая построена на месте Ватикана, есть лифты, курсирующие в Преисподнюю и обратно, а есть такие, что возят праведников прямо в рай. Я как-то прижал одного, спросил, зачем в такой безнадежной ситуации они продолжают оболванивать людей; тот затрепыхался, запищал что-то про метафоры для масс-маркета, мол, надо говорить с паствой на ее языке. Я, конечно, мог сломать этому трюкачу пальцы, чтобы ему было не так ловко креститься, и мне бы все сошло с рук, но я обошелся пинком под зад. Этих миссионеров даже жалко, в общем-то: впаривать бессмертие души в нынешние времена – дело обреченное. Душой же давно никто не пользуется! Христианский рай, должно быть, такая же унылая дыра, как Собор Парижской Богоматери: народу никого, и повсюду слой пыли с палец толщиной.
На двухкилометровую высоту скоростные лифты взлетают за минуту-другую. Для большинства этого времени как раз хватает, чтобы посмотреть рекламный ролик, поправить прическу или убедиться, что между зубов ничего не застряло. Большинство не обращает внимания ни на интерьер, ни на размер кабины. Большинство даже не отдает себе отчета в том, что лифт куда-то движется, хотя ускорение сдавливает и кишки, и извилины.
Согласно законам физики, оно должно было бы спрессовывать и проклятое время – хоть чуть-чуть. Но вместо этого каждый миг, который я провожу в кабине лифта, разбухает, распухает…
Я смотрю на часы в третий раз. Эта чертова минута никак не желает заканчиваться! Я ненавижу людей, которые восхищаются лифтами, и ненавижу людей, которые способны, как ни в чем ни бывало, разглядывать в кабинах свое отражение. Я ненавижу лифты и ненавижу того, кто их изобрел. Что за дьявольская идея – подвесить над бездной тесный ящик, запихнуть туда живого человека и предоставить ящику решать, сколько держать человека взаперти и когда выпускать его на свободу?!
Двери все никак не откроются; хуже того, кабина даже не собирается замедляться. Так высоко я, пожалуй, еще не забирался ни в одной башне.
Но на высоту я плевать хотел, с высотой у меня нет никаких проблем. Я готов стоять на одной ноге на вершине Эвереста, только бы меня выпустили из этого проклятого ящика.
Не надо думать об этом, иначе воздух кончится! Как я опять соскользнул в эти клейкие душные мысли? Я ведь так славно размышлял о заброшенном Нотр-Даме, об изумрудных тосканских холмах ранним летом… Закрыть глаза, вообразить себя среди высокой травы… Я стою в ней по пояс… Все по книжным рекомендациям… Вдох… Выдох… Сейчас успокоюсь… Сейчас…
Да откуда мне знать, каково это - стоять по пояс в долбаной траве?! Я никогда не видел ее ближе, чем с десятка шагов, и войти в нее точно бы не получилось…
Зачем я согласился забраться так высоко? Зачем принял приглашение?
Да можно ли считать, что меня пригласили? Когда живешь тараканьей фронтовой жизнью, бегаешь по траншеям щелей в полах и стенах, любой шум относишь на свой счет и замираешь, готовый быть раздавленным, но однажды выбираешься на свет и попадаешься, однако вместо того, чтобы хрустнуть и сгинуть, вдруг, крепко зажатый пальцами, взлетаешь куда-то вверх, где тебя собираются разглядывать – разве это приглашение?
Кабина все продолжает подниматься. Экран во всю стену показывает рекламу: размалеванная девка глотает таблетку счастья. Остальные стены – бежевые, мягкие, сделаны так, чтобы не нервировать пассажиров и чтобы не дать им размолотить себе голову в приступе паники; однозначно, восхищаться лифтами есть масса поводов!
Шипит вентиляция. Я чувствую, что взмок. На бежевый пружинящий пол падают капли. Горло не пропускает воздух, словно его сдавливает могучая механическая пятерня. Девка смотрит мне в глаза и улыбается. Остается тоненькое отверстие, через которое я еле втягиваю в себя достаточно кислорода, чтобы не потерять сознание. Бежевые стены медленно, почти незаметно сжимаются вокруг меня, норовя задавить.
