— Спасибо, — буркнул Анну мрачно. Последняя реплика Ар-Неля то ли рассердила, то ли рассмешила его.
— О, всегда пожалуйста. Итак. Мы рассмотрели знак "Ль", — продолжал Ар-Нель как ни в чём ни бывало. — Теперь "А" и "Ни" — они почти не отличаются от наших в классическом начертании, только…
Анну следил за его рукой, держащей кисть — и ругал себя про себя последними словами. Северянин был далёк, как одинокая звезда на здешнем ночном небе, чёрном, холодном и пустом, ужасном, как бездна преисподней — и Анну всё яснее понимал, что его желанная война Ар-Неля не приблизит, а ещё отдалит. Случись война — настоящая война, вторжение, армия на армию, горящие города, победный марш среди этих пустых снежных равнин — глаза цвета льда не вспыхнут, а погаснут. Навсегда. Северяне не умеют вожделеть к врагам, у северян нет азарта, северяне, язычники, молящиеся Случаю, никогда не уверуют по-настоящему, потому что никогда не склонятся перед Предопределенностью, данной Творцом. Ненависть северян холодна, как снег — греет их дружба, их доверие, их любовь…
Но их врагам этого не видать. Поэтому трофеи с севера вянут ослепительно и мгновенно, не успев превратиться в настоящих женщин, без цветения, не принеся плода.
Я могу возглавить одну из лянчинских армий, думал Анну, глядя на солнечные блики в волосах Ар-Неля. Если на то будет милость Творца и воля Льва, я пройду по этой земле, как никто и никогда. Если Взор Божий и дальше будет взирать на нас, я войду в этот город — и волчата приведут пленного Ча ко мне… если только ему удастся уцелеть… Он будет связан, обезоружен — а в его глазах не будет ярости, похожей на жажду — только надменный холод Севера. И если я его ударю, он рассмеётся мне в лицо — и всё. Превратит меня в прах. Мне останется пойти и умереть — в бою или как-то ещё — всё равно. Я ничего не получу; в лучшем случае — моим будет его раскромсанное тело, которое спустя малое время покинет душа.
Не стоит обманывать себя, воображая, как я убью Ар-Неля и буду жить прекрасными воспоминаниями, думал Анну. Ничего не выйдет. Творец показал мне его, чтобы я постиг что-то… а я не понимаю и малодушничаю. Если свести все эти терзания к самой простой и циничной мысли — я боюсь сражаться с ним всерьёз. Как бы ни обернулся этот бой — он будет проигран. Смертельно.
Вот что будет с войной на севере — вдруг пришла Анну ослепительная мысль. Как бы ни обернулась кампания — мы проиграем. Мы тяжело проиграем, как Лев этого не понимает?! В лучшем случае — будем убивать, убивать и убивать без счёта и меры, будем идти вперёд по колено в крови — и получим пустые холодные города, в которых столько же пользы, как в ледяных горах.
Жить здесь? В холоде и мраке, на полубесплодной земле, бледно расцветающей на пять-шесть лун, чтобы остальное время лежать под снегом? Чем тут жить — знают северяне, а северяне не будут нашими, они умрут… а умирая, заморозят наши сердца.
Я не буду воевать на севере, решил Анну.
Эткуру он встретил в коридоре, освещённом маленькими жёлтыми фонариками — по дороге в покои гостей. Остановил, взяв за локоть.
— Что ты, брат? — спросил Эткуру. Он слегка удивился, но и не подумал раздражаться — в последнее время Львёнок Льва выглядел повеселее, чем обычно.
— Уйдём в сад, — сказал Анну. — Надо поговорить.
— Зачем — в саду? — ещё больше удивился Эткуру, и Анну отметил его рассеянную улыбку, не виданную на лице Львёнка Льва с самого дома. — Холодно в саду. Сегодня сыро, ветер — отвратная погода… Хочется выпить вина и посидеть в тепле.
— Пожалуйста, брат, — сказал Анну насколько мог проникновенно — и Эткуру улыбнулся заметнее.
— Жарко тебе в здешнем холоде, да, Анну? Щёки горят у тебя, — и остановился. — Ты не болен, брат?
— Я объясню — всё. Только — уйдём из дворца.
Эткуру пожал плечами, пошёл.
После холодного и свежего, но ясного дня вечер и вправду настал редкостно гадкий — погода на севере менялась рывками. Моросил мелкий дождь, и серые сугробы, покрытые грязной наледью, оседали под ним, расплываясь в широких лужах. Ледяной ветер швырял в лицо водяную пыль; низкое мутное небо завалилось на крыши, темень рассеивали только красные и жёлтые фонарики, горящие у дворцовых стен — но уютнее от их света не делалось. Оскальзываясь и обходя лужи, отошли подальше от входа в покои. Анну остановился под фонарём: ему хотелось видеть лицо Львёнка Льва. Эткуру запахнул плащ, накинув капюшон.
— Что тебе тут надо, брат? В доме нельзя было?
Анну тронул его за плечо.
— Не хочу, чтобы кто-нибудь слышал.
— Там никого и нет — кроме наших.
— Наших — и не хочу. Когу не хочу. Наставника. Даже волков… погоди, брат. Я вот что подумал. Когу пишет письма Льву, Наставник их правит, а после отдаёт волку-гонцу. Так?
— Да, — Эткуру смотрел непонимающе, на его лице отражались только холод и нетерпение. — Зачем спрашивать ерунду?! Ты же знаешь.
— А почему ты не диктуешь писем? — спросил Анну. — Сперва ты говоришь, что хочешь изложить в письме, потом Когу записывает, а Наставник правит. А если Когу неточно записывает? А если Наставник приписывает что-то от себя?
Щёку Эткуру дёрнула судорога — как всегда в сильном раздражении.
— К чему бы? Они не посмеют.
— А если им приказал Лев? — шепнул Анну еле слышно. — Если мы ведём переговоры и наблюдаем за северным двором, а бестелесные шпионят за нами и доносят Льву? Скажи, как мы можем узнать, брат?
Эткуру схватил Анну за руки:
— С ума ты сошёл! Не может быть!
— С ума сошёл? А почему Наставник не читает нам того, что они написали? Считается, что это верно с твоих слов — но почему он не читает?
— Это — измена? — шепнул Эткуру. Его щёка снова дёрнулась. — Они меня продают, брат? Так ты думаешь?
Анну вздохнул.
— Не знаю. Может, они служат Льву. Когда Наставник читает письма Льва — как знать, всё ли он читает нам? А если Лев прибавляет что-нибудь для бестелесных?
— Зачем говоришь это мне? — спросил Эткуру медленно. — Ты… ты, Анну, и вправду очень много думаешь… и хорошо. Как старики и бестелесные из Старших Прайда. Но — зачем…
Анну сдвинул с головы Львёнка Льва капюшон, чтобы лучше видеть его лицо. Эткуру не возразил.
— Я служу тебе, Эткуру, — сказал Анну. — Тебе — когда Лев далеко. Я, может, не так почтителен, как твоя прежняя свита, но я служу тебе, поверь. Люди Льва, они — дома, на Юге — не понимают многих вещей, а ты понимаешь. Они ничего не видели, а ты всё видел. Они — Старшие Прайда и сам Лев — думают, что можно уехать из своей страны надолго, общаться с чужими — и не измениться, но ты же понимаешь, что мы меняемся, брат?
— Говори, говори, — кивнул Эткуру. Оценив напряжённое, настороженное внимание в его тоне и взгляде, Анну почувствовал себя увереннее.
— Я смотрю вокруг — и думаю, — продолжал он. — Барсята умеют читать и пишут письма — сами. Если Ча напишет письмо Снежному Барсу, Барс прочитает исключительно то, что Ча хотел сказать. Им не нужны посредники. Их отцы так с самого начала поставили: любая речь, хоть на бумаге — из губ в уши. А у нас?
— Писать — скучно, — сказал Эткуру. — Львят никто не заставляет. Львят учат воевать, а не писать.
— Чтобы писать, надо думать, — продолжал Анну. — А если начинаешь думать, думаешь вот о чём. Элсу — двадцать шестой. А ты — пятый. Зачем Прайду столько Львят Льва? Лев будет только один — а остальным надлежит грызть кости, когда он будет есть мясо. Львята Льва и Львята Львят — только солдаты, а Лев будет один. Холту. Первый. Вроде бы, его чему-то учили бестелесные — и ещё, если я верно помню, Тэкиму. На всякий случай, наверное. Если Творец заберёт Холту до времени. А все прочие посмеивались над этими глупостями — и развлекались боями и скачками…
Эткуру повернулся навстречу мокрому ветру. Молчал. Думал — и после долгой паузы сказал:
— А почему Лев послал сюда меня, а не Тэкиму? Если я — солдат, только солдат — и всё? Это же — важная миссия! Честь Прайда!
Анну тронул его руку выше локтя.
— Твоё дело, в конечном счёте — прикончить Элсу, брат. Ты ведь хочешь его убить? Злишься на него? Лев в письмах злит тебя, из-за Элсу мы торчим здесь, в холод, среди чужих… Если северяне покажут тебе Элсу, ты убьёшь его — и всему конец. А может, он сам умрёт, пока тянется эта канитель…
— Не понимаю, — сознался Эткуру.
— По-настоящему Льву нужны здесь глаза бестелесных, — сказал Анну. — Они шляются за нами везде, слушают разговоры, оценивают всё, что слышат — и, верно, прикидывают, как ответить на вопросы Льва. Но с ними бы ни за что не стали разговаривать язычники: для них бестелесные — мразь, хуже трофеев.
— Что они решают? — прошептал Эткуру. — Что они могут решать?
— Всё. Быть ли войне. На что годятся северяне. И может ли Лев нам с тобой доверять, брат. Это тоже зависит от них. Может, они пишут доносы.
