— О твоём приятельстве с Ча? — Эткуру невольно усмехнулся.
— А ты куда ходил без волков, брат?
— Ник-дылда показывал мне лошадей Снежного Барса. Что ж такого?
— Ник не так позорен, как Ча, да? — спросил Анну, невольно подражая насмешливому тону Ар-Неля.
— Я не хочу его в постели! — рассмеялся Эткуру.
— Но он показывает тебе лошадей и обещал женщину. Добивается твоей дружбы. Зачем?
Эткуру промолчал.
— Все делают что-то зачем-то, — сказал Анну. — Нас используют, брат. Мы — глаза и уши, а думают и решают бестелесные. Мы — руки, которыми Лев убьёт Элсу — а я не хочу убивать Элсу, брат! Он — несчастный мальчишка, попавший в беду, которого Лев назвал корнем всех несчастий, чтобы его бестелесные увидели дворец Снежного Барса! У нас тут нет никого. Даже волки не мои, а Льва — почему мне не позволили взять своих волчат?
Эткуру отвернулся, обхватив себя руками. Анну обнял его за плечо.
— Я люблю тебя, брат, и верен тебе — потому что нам с тобой нечего делить. Но я, знаешь, зол на Старший Прайд. Не хочется быть игральной костью, а ещё, знаешь, брат — не хочется быть вещью.
— Почему — вещью?! — Анну ждал, что Эткуру взбесится от самой постановки вопроса, но он спросил, как спрашивает о непонятном ребёнок, скорее, обескураженно и с той внутренней болью, которую с некоторых пор слишком часто чувствовал сам Анну. — Если о человеке говорят, что он — вещь, значит он — раб или рабыня. Почему — мы? Львята?
— Знаешь, почему наших рабов и рабынь так втаптывают в грязь? Чтобы мы чувствовали, что рядом многим гораздо хуже, чем нам. Рядом с рабыней — нам прекрасно, верно? А рядом со свободными, брат?
Эткуру обтёр ладонью мокрое лицо.
— Да чем мы не свободные? Выше Прайда — вообще нет!
— Да, выше Прайда! А Прайд — это Лев и Старшие. Не мы. Если мы дома — у нас нет даже воли, есть Закон Прайда, Истинный Путь, а больше ни о чём думать нельзя. Да что — в голову не приходит думать!
— Да о чём думать, во имя Творца, брат?!
— У меня была рабыня, я её хотел. Она умерла — и я думаю: она умерла, потому что её бросили одну во время метаморфозы. Она была молоденькой девчонкой, ей было больно, страшно — а её бросили… Я о ней жалею, брат…
— Подумаешь! — Эткуру презрительно скривился. — У меня было, может, десятка два рабынь. И что? Подумаешь, одна…
— Тебе не повезло, брат. Ты рос в Прайде, не видел другого. Для тебя всё это в порядке вещей, — Анну волновался, размазывал мелкую морось по отросшим волосам, торопился — но никак не мог дойти до сути. — Ты привык, брат: издохла одна — будет другая. Тебя не трогает даже Соня, не ужасает, что он околачивается поблизости — прости, но Лев мог и тебя так… если бы невзлюбил… я не прав? Разве у него мало бестелесных рабов львиной крови? Ты сам говорил…
— Нет, — шепнул Эткуру, мотнув головой.
— Да, — мягко, насколько сумел, сказал Анну. — Лев подарил тебе твоего собственного брата, который меньше, чем трофей. Для забавы? Хороша забава. Ты — раб Льва. И я тоже. Что Лев захочет — то и будет. А если мы что-то нарушим, Прайд нас порвёт, даже если Лев не узнает…
Эткуру взглянул устало и беспомощно.
— Как ты додумался до таких вещей, Анну? Это… так дико…
— Не убивай меня сразу, брат — из-за Ча.
— Так это он…
— Стой, слушай. Нет, это я, — и медленно подбирая слова, Анну высказал-таки то, что было страшно произносить вслух. — Эткуру… представь: язычник вызывает тебя на поединок… на здешний. Где искушают судьбу.
— Судьбу нельзя искушать, — тут же выдал Эткуру одну из любимых избитых истин. — Тот безумец, кто меняет Предопределённость, данную Творцом, на слепой Случай, забаву Владыки Ада!
— Ну да. Предопределённость хороша для рабов, а Случай — для свободных людей!
— Почему?!
Анну печально усмехнулся.
— Тебе страшно подумать о том, что в такой игре ты… можешь не победить?
— Конечно! Анну, одно дело — война, бой, смерть, а другое…
— Ты мне говоришь о войне? — Анну сжал и резко разжал кулаки. — Я лучше тебя знаю, что такое война, брат! И Элсу знает! И что? Скажи мне — просто страшно быть побеждённым?!
— Да…
— А вот им — нет! Оттого они и свободны… Ну ладно. Дело не в этом. Вот — ты хочешь такое, что совсем нельзя…
— Ча? — спросил Эткуру скептически.
— Ча! — Анну не выдержал. — Да, Ча! Он — сильный, брат. Посмей когда-нибудь взять сильного, Эткуру! У меня были бойцы — да, побеждённые, пленные, но после боя, а у тебя — только несчастные рабыни, которые хнычут и боятся лишний раз шевельнуться! Ты не знаешь, что это такое — сила рядом, сила духа даже. И тебе всегда будет мешать этот страх… Страх раба!
— Прекрати меня оскорблять!
— Я не оскорбляю — это правда. Ты боишься.
— Боюсь позора! Что ж такого?!
— А если это — не позор?.. Ладно, брат, этого уже слишком много. Я больше ничего не скажу. Просто — знай: я предан тебе. И молчи об этом со всеми — с нашими особенно. Когда рядом бестелесные — не станем говорить ни о чём всерьёз. Будем обсуждать вино, лошадей, ткани, рабынь, собак, клинки — но ни слова о том, что мы думаем о них. Пообещаешь?
— Мне это так же важно, как тебе. Но как проверить, брат?
— Просто, — Анну чуть улыбнулся. — Прочесть. Ча учит меня читать. Бестелесные не прячут писем — им ни к чему; когда я смогу прочесть — возьму и прочту. Тебе, вслух. И всё станет ясно. А теперь пойдём, брат — зуб на зуб не попадает.
— У меня ноги промокли, — пожаловался Эткуру, и Анну ощутил снисходительную жалость, как продрогшему к ребёнку.
— Об этом и поговорим, — сказал Анну. — Это как раз подходящая тема.
Они пошли к входу в свои апартаменты, и Анну думал, как изменилось положение вещей. Дома, в Чангране, ему и в голову не пришло бы поучать Львёнка Льва — но сейчас это сошло легко и просто. Они, конечно, никогда не были, да и не могли стать друзьями — Пятый Львёнок Льва и Львёнок Львёнка, нашему рысаку троюродный баран: их разделял статус, а презрение могло быть и было вполне обоюдным. Презрение зазубренного в боях клинка к церемониальному мечу с золочёной гардой — презрение драгоценного меча с золотыми клеймами, хранимого в сокровищнице, к дешёвому тесаку солдата… Но на севере всё изменилось.
Север странным образом сделал Львят сообщниками.
* * *
Запись N136-01; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев, Башня Справедливости
Ра режет правду-матку на Государевом Совете, собравшемся в маленьком зальце, примыкающем к кабинету Государя.
Совет, правда, неофициальный и в очень узком кругу — но на другой бы меня и не позвали. Зато — обсуждаем мою идею, и участвуют главные советники Государя и несколько доверенных лиц. Повестка дня: маленький Львёнок и тот, другой парень — который сможет нам помочь общаться с послом Эткуру. И угроза близкой войны.
Маленького Львёнка Ра жалеет.
— Ник, — говорит она, — пожалуйста, помоги ему, чем сможешь. Когда я думаю, в каком он положении — мне делается не по себе… Ар-Нель говорил мне, что варвары просто помешаны на чести — каково человеку, помешанному на чести, сидеть взаперти и в одиночестве и ждать, убьют его, или обрежут, как скотину…
Она такая милая… От волнения её эльфийское личико, с которого сошёл деревенский загар, розовеет, а глаза блестят. На Земле за таких девочек отдавали всё и проливали кровь, а нежный взор и искренняя горячая страсть в голосе этим отдававшим подали бы, пожалуй, некоторую надежду на взаимность…
Но то — на Земле.
— Добрая Государыня, — говорю. — Я сделаю, что могу, конечно, но не забывай — он враг. Ты ведь всё, что тут говорилось, поняла?
Делает непередаваемую гримаску — "ах, да брось ты!"
— Я всё поняла. Южане, хоть и называются Братьями, понятия не имеют, что такое братство. До этого несчастного никому нет дела. Мой Государь может считать его разменной монетой в политических играх — но ведь так считает и их Государь! Низко, это низко… Мне кажется, что пока всё идёт к войне — я права?
— Государыня, — говорит Господин Канцлер Дэ-Нг, Советник Государя, суровый немолодой мужчина со шрамом, рассекающим лоб и щёку — свадебным подарком от обожающей его Госпожи Советницы, — мы делаем всё возможное, чтобы избежать войны. Она нам не нужна. План предусматривает самые добрые отношения с послами — сделав их нашими союзниками, мы можем надеяться…
— Это я уже слышала, — фыркает Ра. — Ради этих добрых отношений, которые ещё неизвестно, куда приведут, вы решили отдать варвару нашего подданного, да? В качестве рабыни? Пусть даже это будет и преступник — хорошо ли наказывать человека так? А если эта жертва приведёт лянчинца в доброе расположение духа и он начнёт лгать о том, что нам хочется слышать, то мы, благородные и добродетельные господа, дадим ему прикончить собственного младшего брата. И будем надеяться, что он сделает для мира хоть что-нибудь, да?!
