сильных и влиятельных родов в империи. Возглавлял его, правда, не этот задира, а старый князь Павел Иванович, нынешний военный министр, Цезарь же, видимо, был одним из его многочисленных племянников. Но это не отменяло того, что между ним и Германом лежала почти такая же пропасть, как между Германом и крепостным мужиком. Магическая дуэль с таким противником — а дуэли уже двести лет были почти исключительно магическими — не сулила ничего хорошего.
— Господа, господа! — заверещал дискантом дворецкий, подкатываясь к ним. — Прошу прекратить это недоразумение. Мадемуазель будет очень недовольна, не нарушайте вечера! Здесь не место и не время!
— Исчезны! — рыкнул на него горец.
— Но позвольте! — хорохорился евнух. — Я не позволю, правила не позволяют!
— Правила вашего здешнего борделя ничего не стоят, когда задета честь дворянина! — прошипел Паскевич и толкнул египтянина в грудь. — Пшел вон!
— Какого именно, простите, борделя? — раздался за спиной у Цезаря тонкий девичий голос. Тот резко обернулся, за спиной у него стояла хозяйка поместья, сложив руки на груди.
— Пардон, мадемуазель, но здесь задета честь, — произнес он, однако сильно сбавив важности под ее негодующим взглядом. — Видите ли, этот щенок вел себя совершенно непростительно, и нарушал, между прочим, вами же установленные правила… И я имею полное право требовать…
— Ну, так требуйте, — баронесса пожала плечами. — Разве я вам мешаю?
— Так вот, — Паскевич повернулся к Герману, — я требую поединка немедленно, здесь же.
— Ваша светлость, — к нему подскочил какой-то худощавый прилизанный молодой человек, чуть постарше Германа, прямо на ходу натягивая кожаную набедренную повязку, в которой он, видать, тоже, как и Герман, изображал гладиатора. — Ваша светлость, изволите ли видеть, Брагинские — род уже беспоместный. Вам не к лицу, совершенно не к лицу. Это все равно что купца на поединок вызывать, скандал будет.
— Еще одно такое замечание, и вы будете драться со мной следующим, — бросил ему Герман. Он уже окончательно решил, что если залез в бутылку, то надо и пробкой закупоривать. Молодой человек бросил на него взгляд, полный презрения и ничего не ответил.
— Если он беспоместный, это не значит, что я должен сносить от него оскорбления, Плещеев, запомните это, — сказал Паскевич и снова перевел взгляд на Германа. — Так что же?
— Я к вашим услугам, — сказал он. — Поскольку мне, как стороне вызываемой, принадлежит право на выбор оружия, то я выбираю — стреляться на пистолетах.
По окружившей их толпе прокатился ропот. Это было против неписанных правил. Конечно, в далекой древности, когда магии еще не было, дуэли только так и проводились: на пистолетах или на саблях. И никто никогда не издавал никакого дуэльного кодекса, отменявшего древний порядок. Но это считалось чем-то давно забытым и странным, все равно что благородной даме ходить в сарафане и кокошнике.
Паскевич пожевал губу, раздумывая. Соглашаться на условия, которые сводили на нет все его преимущество в магии, было бы для него безумием. Но и не соглашаться на законные условия, выдвинутые оппонентом, да еще и при стольких-то свидетелях, было немыслимо.
— Нет, это слишком вульгарно, — неожиданно заявила фон Аворакш. — Если уж я позволю омрачить вечер в моем доме поединком, то это не будет отвратительная стрельба. Если вы будете биться, то как подобает настоящим дворянам, а не американским пастухам.
Паскевич учтиво ей кивнул и обратил взор на Германа. Теперь ему пришел черед задуматься. Конечно, он мог бы настоять на своем, но что-то такое, мелькнувшее в глазах баронессы, заставило его этого не делать. Кажется, это было нечто, похожее на интерес. Но не был ли это интерес кошки, завидевшей мышку?
— Что же, извольте, — Герман вновь учтиво кивнул. — В таком случае я в качестве оружия выбираю «дворянскую шпагу».
— Брагинский, вы в своем уме⁈ — зашептала ему через плечо, видимо, уже отошедшая от шока Ермолова. — Откуда у вас «дворянская шпага», я же читала ваше личное дело, у вас ни единой души.
— Эм… остатки былой роскоши, — прошептал он в ответ. — Немного силы, накачанной в детстве из последней батюшкиной деревни, сохранилось.
— Перестаньте нести чушь! — она зашептала снова. — Или мне придется драться вместо вас, а это уже будет скандал на весь Корпус.
— Не вздумайте, — резко ответил Герман. — Молчите и не вызывайте его ни в коем случае. Я это делаю для того, чтобы ваше инкогнито не посыпалось.
Ермолова подобному резкому ответу от подчиненного не возмутилась — впрочем, возмущаться было и не к месту. Вместо этого она взяла его руку в свою и легонько сжала.
— Ну, что, вы посовещались с супругой? — спросил Паскевич с усмешкой. — Вот уж чье мнение об условиях дуэли очень важно.
— Я все еще жду от вас ответа, — Герман пожал плечами. — Мои условия я вам предоставил.
— В таком случае, они приняты, — Паскевич кивнул. — Пройдемте. Господа, разойдитесь, пожалуйста. Думаю, вам куда приятнее будет вернуться к прежним занятиям.
Однако вопреки его реплике, к прежним занятиям почти никто не вернулся. Еще бы: поединок не каждый день увидишь, а для оргии еще вся ночь впереди, хоть и короткая, июньская. Толпа однако расступилась, пропустив Германа и Паскевича на боковую аллею, приведшую к лужайке, используемой, должно быть, обычно для игры в крокет.
Здесь горский князь вместе с Плещеевым принялись расчищать площадку, помогал им всклокоченный, одетый в испачканную тогу «сенатор», вызвавшийся быть Германовым секундантом.
— По сигналу оружие к бою и сходитесь, — объявил торжественно Плещеев и достал белоснежный платок. Герман положил на землю свою сеть и трезубец, встал напротив Паскевича, тот смотрел на противника напряженно и оценивающе, сжимая и разжимая кулаки. Наконец, Плещеев церемонным жестом подбросил платок, и едва тот коснулся земли, как между пальцами Паскевича появилась переливающаяся всеми цветами шпага.
Герман тоже свел пальцы и призвал сияющий луч, вот только у Паскевича он вышел длиннее на пару пальцев. Хищно улыбнувшись, тот стал приближаться к Герману, но не прямиком, а немного боком, словно охотник, который обходит дичь.
Герман принял защитную позицию. Фехтовать его немного учил в детстве отец, но фехтование на бесплотных лучах — совсем не то же самое, что на тяжелых тренировочных рапирах.
Паскевич хищно вытянул острие своей шпаги вперед. Герман отлично понимал, что на стороне неповоротливого князя опыт в обращении с магией, а также почти безграничная сила. Его же козырь — это ловкость и быстрота. Навязать ему обмен ударами, загонять его, заставить устать. Эх, куда лучше бы дело пошло с обычными шпагами, которые чего-то весят. С этой же штукой противник нескоро устанет.
Делать было нечего, и Герман, приблизившись, попробовал осторожно атаковать. Небольшой разведывательный тычок едва не стоил ему жизни: Паскевич ловким приемом поймал его на противоходе, и острие его шпаги прошло всего в полувершке от головы Германа.
Он тут же отскочил назад, выставив шпагу перед собой. Нет, с наскока тут было не подобраться.
Следующим атаковал уже Паскевич. Сияющее острие его шпаги едва не ткнулось Герману в живот, лишь природная ловкость позволила ему вовремя уйти с траектории удара, однако ее не хватило на то, чтобы достать противника ответным выпадом.
Следующие несколько минут превратились в череду сплошных уколов, взмахов, пируэтов, прыжков. Герман отбивался достойно, благо молниеносной реакцией Паскевич не обладал. Он потел, хмурился, бурчал под нос ругательства, но достать верткого противника не мог. Однако и каждая попытка Германа атаковать встречала уверенный отпор. Более опытному фехтовальщику достаточно было порой лишь слегка пошевелить кистью, не перегружая свое обрюзгшее тело, чтобы отвести удар сияющего клинка.
При столкновении шпаг на траву сыпались голубоватые искры. Лучи казались бесплотными, но стоило им столкнуться, как они тут же превращались в твердые клинки, которыми можно было попытаться продавить соперника. Герман попробовал это сделать, однако встретило мощный отпор, и сам едва не потерял равновесие. Силищу с виду заплывший жиром Паскевич демонстрировал недюжинную.
Несколько минут спустя, Герман осознал, что дело тут нечисто. Слишком легко двигался толстяк, слишком проворно свистела в его руке шпага. Это была магия — не иначе. «Северный ветер» — так называлось заклинание, дарующее проворство, и всякий князь, конечно, имел к нему доступ. Собственно, для этого и князем было быть необязательно, это вторая ступень, даже не баронская.
Формально это не нарушало условий дуэли. Никакого оружия, кроме
