крови очень приземленная, она не может быть связана с чем-то возвышенным.
– А как же управление вурдалаками?
– Это не опровергает сказанного мной, Юлиан, – с упреком подняла большие синие глаза Мариэльд. – Вампиры произошли от низших демонов, вурдалаков, а старейшины – от вампиров. И у нескольких из нас сохранилась эта древняя связь, только и всего…
– Нескольких? Насколько я знаю, даром управления вурдалаками обладает лишь Йева фон де Тастемара. Хм, или Йева фон де Артерус.
– Артерус… Дар накладывает отпечаток на личность, так что Йева уже больше Артерус, нежели Тастемара. И да, связь с вурдалаками может быть у многих, но есть одна проблема.
– Они водятся лишь в Офурте? – догадался граф.
– Да, мой любимый сын! – тихо рассмеялась Мариэльд. – Толку от дара, если поблизости нет вурдалаков? Как и нет толка от накопленных знаний и умений, если сидеть в тесном кабинете, верно?
– Вот вы и вернулись к скуке, матушка, – подхватил заразительный смех граф. – Да, врать не буду! Я бы хотел немного попутешествовать! Но как-нибудь потом… Когда улажу все дела. Надо бы еще с гарпиями на Лилейском острове разобраться.
– Вот уж действительно тебя скука одолела, что ты о бедных гарпиях задумался.
– Матушка, вы только представьте! Можно устроить им приманки с ядом. Пару добиев борькора добавить в…
– Юлиан, я не для того нанимала тебе веномансера, чтобы слушать заунывные лекции про яды, – возвестила Мариэльд и подняла голову. – Я понимаю, что Вицеллий в Луциосе, но, право же, найди себе другого подходящего слушателя.
– Простите… Кстати, насчет собеседника. Может, пригласить Лагота Валорира к нам? Что думаете?
– Лаготу сейчас не до нас.
– Почему?
– Скоро грядет неудобный для него суд. Я общалась с Летэ сегодня по этому поводу.
– Как? Что случилось? – едва слышно спросил Юлиан, не желая нарушать тишину потайного сада.
За те полгода, что Лагот Валорир, старейшина из Гаиврара, пробыл в Ноэле, Юлиан успел если не подружиться, то хотя бы проникнуться теплотой к рассеянному вампиру. Он оказался немногим старше графа, всего лишь на семьдесят восемь лет, что казалось сущим пустяком.
Несобранный, изнеженный старейшина с печатью грусти на лице всегда был преисполнен спокойствия. С ним граф чувствовал себя уютно, в отличие от тех многих древних, что были на ужине после суда тридцать лет назад. Лагот любил поэзию, музыку, и хотя Юлиан так и не проникся любовью ко всему тому, что зачитывали ему дрожащим голосом, но все равно слушал. В ранимом сердце Лагота эта вежливость находила яркий отклик, и он очень быстро стал называть терпеливого собеседника не иначе как своим другом.
Впрочем, Лагот навестил Лилле Аданов лишь единожды, а потом отбыл назад, к себе, сославшись на занятость в управлении поместьем.
И вот, спустя тридцать лет, уже освоившийся Юлиан получил кое-какие знания о мироустройстве. Порой он раздумывал, не вызовет ли Лагот при следующей встрече у него лишь раздражение? Теперь, с высоты прожитого, этот рассеянный виконт казался не от мира сего, обитающим где-то в выдуманном мире, совершенно не имеющим ничего общего с реальным. Но тем не менее Юлиан хотел увидеть этого престранного вампира.
– Лагот погряз в долгах, – Мариэльд вырвала сына из размышлений.
– Как? – Юлиан едва не воскликнул от удивления. – Отец Лагота перед передачей дара оставил ему огромное состояние. Кажется, порядка десяти тысяч сеттов.
– Проиграл, – графиня пожала плечами. – Он оказался еще бестолковее, чем я думала.
– А при чем здесь суд в Йефасе?
– Лагот смог получить большую сумму от богатого ростовщика из Глеофа, заложив кое-что…
– Драгоценности?..
– Нет, их он продал, когда навещал нас. Сапфиры в его перстнях и броши были подделкой.
– Неужели свой дар? – побледнел Юлиан.
– Да.
– Но как такое возможно?
– Ростовщик – это Ярвен Хиамский, старейшина. Но Лагот не намерен был ничего возвращать, однако по своей неразумности составил бумагу-завещание, которую предоставили в Йефасе.
– Если все оформлено верно, то, стало быть… – Юлиан задумался. – Лагот передаст дар, если не возместит сетты? Много он взял в долг?
– Даже не вздумай ему помогать! – пригрозила мать. – Он взял пять тысяч сеттов.
– Невообразимо! – прошептал Юлиан в ужасе. – Он не сможет вернуть такую сумму.
– Да. И я проголосую за его смерть. Когда ты спрашивал меня, мой любимый сын, почему я не потратила клятву совета на Лагота, я уже тогда видела его неумение жить по средствам.
При всех тратах Лилле Адденов тяжело было назвать расточительными. Многие плении в Луциосе имели куда больше слуг и играючи тратили золото на гардеробы из Арзамаса, застолья с дорогим мясом и цитрусами из Детхая. Порой, проверяя отчеты в доме плениума, Юлиан не раз и не два вздергивал в немом изумлении бровь от расходов на пиры. Право же, куда дешевле было раз в месяц возить из тюрем смертников… Семейство Лилле Аданов не стремилось иметь в конюшнях лишь солровских лошадей, прославившихся на весь Север и Юг, а в их покоях не жили для утех сонмы девушек и юношей, требующих особого обращения и обеспечения.
– Когда состоится суд, матушка?
– В середине осени.
– Не понимаю, как Лагот мог влезть в долги… За столько-то лет можно было научиться распоряжаться золотом, чтобы пусть и не увеличить его десятикратно, так хотя бы не растерять…
– Бессмертие не дает ума, если его нет изначально.
– Странно, конечно. Когда он гостил у нас, я не слышал от него жалоб, – мыслями граф унесся в прошлое.
– Он не жаловался тебе, Юлиан, потому что боялся испортить возвышенный образ, который смог создать в твоих глазах. Да ты ничего и не решал тогда и, боясь собственной тени, чувствовал себя большим гостем в этих стенах, чем Лагот. Однако он часами простаивал перед моим рабочим столом, вымаливая ссуду.
– Вы отказали?
– Конечно, – ухмыльнулась Мариэльд. – Как думаешь, отчего он уехал так скоропалительно? Я выгнала его!
Чуть позже, когда опустилась темная звездная ночь, Юлиан поцеловал сухонькую мать, а затем направился в спальню, где его ждала айорка Фийя, которой уже не терпелось расспросить хозяина, что за жуткие рыки доносились недавно со стороны моря.
Глава 5. Ну здравствуй, Вицеллий
Посреди ночи, когда бледная луна нависла над бухтой, в кабинет поднялся полусонный Кьенс. В его руках лежало, по словам торопливого гонца, послание из самого Элегиара. Спрятанное в футляр письмо тихо опустилось на стол, и майордом скрылся на третьем этаже, чтобы досмотреть сон.
В это же время в обшитый деревянными панелями коридор выглянул и Вицеллий гор’Ахаг, которого мучили ломота в ногах и боль в груди, отдающая в шею и левую руку. Облаченный в алый шелковый халат до пят, он проводил взглядом удаляющегося Кьенса. Чуть выждав, он покинул комнату и вошел в кабинет. Прислушиваясь к звукам извне, старик прокрался к дубовому столу, за которым обычно сидел Юлиан (мать его уже отошла от управления, целиком переложив дела на сына).
Посреди стола покоился элегантный золотой футляр, который он узнал сразу же. Да и как не узнать футляр королевства, при дворе которого прослужил более полувека?
Веномансер замер, продолжая, подобно затаившейся гадюке, вслушиваться в тишину ночи. Затем он достал из футляра свернутый пергамент. В руку легла приятная тяжесть: добротная, плотная бумага, пропечатанная бронзовым сургучом с оттиском обвитых вокруг черного платана лент. Покрутив его, он припал к нему носом, вдыхая духи из золотого кипариса и апельсина. При королевском дворе все исходящие документы душили секретным парфюмом. Это было смешение дымчато-бальзамических сладких запахов, дополненных древесными полутонами с приторно-слащавым апельсином и нотками хвои.
Ощутив родной запах дворца, Вицеллий прикрыл глаза. О, как же он терзался воспоминаниями! Сколько ошибок совершено, сколько путей оборвано! Если бы был шанс все исправить… С печалью он вздохнул. Бледные губы пришлось облизать, чтобы убрать сухость. Ровно настолько, насколько веномансеру было плевать на страдания обычного люда, он трепетно относился к своим делам, ставя их превыше всего. И сейчас он изнывал от любопытства. Что же таится в опечатанном свитке? Что могли написать графине из самого дворца? Война? Или предложение союза?
Потрогав сургучную печать, он нахмурился и покинул кабинет. И почти сразу же вернулся с небольшим оттиском печати в руках. Этот оттиск он прихватил из Элегиара. Несколько раз ему приходилось подделывать королевские письма в корыстных целях, а потому он принялся в лунном свете сверять все изгибы лент, которые обвивали черное платановое дерево,
