В сенях было прохладно, пахло сеном и куриным пометом. Вдоль стен расположились длинные скамьи, на которых стояли горшки, банки, ведра и две здоровенные бутыли с какой-то белесой мутноватой жидкостью. На стене висели коромысло, хомут. Серп приютился на гвоздике, рядом с длинным белым полотенцем в голубых узорах по краям. В углу стояли коса, швабра и веник. От входной двери до следующей, с противоположной стороны, тянулся половик, старый и выцветший, но чистый, с когда-то ярким красно-сине-зеленым орнаментом, изображающим диковинных птиц в райских кущах. Справа из сеней был выход на двор. Оттуда доносилось приглушенное лошадиное ржание и тихое неразборчивое бубнение деда, беседующего о чем-то со своей скотиной. Дверь напротив входной вела то ли в летнюю спальню, то ли в кладовку. Слева располагался вход в жилое помещение. Стас потянул за ручку и заглянул внутрь. Просторная квадратная комната. Направо кровать, налево печь, прямо, между двух окон, стол с двумя стульями. Справа над столом в углу икона за белой кружевной занавесочкой. У двери стояла пара тапок.
– Проходи давай, – раздалось вдруг за спиной. – Чего у порога-то топчешься?
Стас присел и начал развязывать шнурки.
– Да заходи так, не разувайся, я все равно половики снял постирать, – сказал дед и протопал в сапогах по голому дощатому полу.
Стас последовал его примеру.
– Уютно тут у тебя, чисто.
– Да какое там, – махнул рукой дед, зажигая керосиновую лампу. – Видела бы жена моя, покойница, как я тут живу-поживаю, из могилы бы поднялась, наверное. Ох и чистоплотная баба была. Ты присаживайся. Я сейчас пожрать что-нибудь сварганю.
Дед одернул занавеску у печи и скрылся в чулане. Затрещал огонь, зазвенела посуда.
Стас сел и уставился в окно. На улице совсем уже стемнело. В стекле отражалось усталое лицо, покрытое трехдневной щетиной. Он провел по щекам ладонью и почувствовал, как жесткие короткие волоски скребут по коже.
– Сейчас печка раскочегарится, а там и ужин состряпаем. – Дед вылез из-за занавески со здоровенным тесаком и, прогремев по полу сапожищами, вышел за дверь.
Через пять минут он уже вернулся с освежеванной тушкой кролика и снова пропал в чулане. Скоро комната стала наполняться упоительно аппетитным ароматом жареного мяса, побуждающим желудок затянуть свою жалостливую песню.
Минут через пятнадцать старик появился с двумя большими деревянными плошками жареной картошки и крольчатины, поставил их на стол, снова вышел за дверь и вернулся, неся небольшую миску квашеной капусты и литровую бутыль с чем-то мутноватым.
– Ты к спиртному-то как относишься? – поинтересовался он.
– Нормально отношусь.
– Это хорошо. – Дед поставил все на стол, принес стаканы с вилками и разлил. – Тебя, кстати, звать-то как?
– Стас.
– Григорий, – представился дед и пожал Стасу руку. – Ну, давай за знакомство, что ли.
Стаканы звякнули, опрокинулись, и самогон потек, приятно обжигая внутренности.
– А чего ты от южных ворот-то съехал? – поинтересовался Стас, с аппетитом поглощая крольчатину.
– Да ну на хрен, – поморщился дед. – Ты знаешь, у меня какие соседи там были? Не приведи Господи кому таких соседей! Одни пьют беспробудно да воруют. Ночью по огородам, а с утра на рынок. Наворованное сменяют на самогон и бухают, а как закончится – опять по огородам. Чего они зимой делать будут – ума не приложу. А вторые и того хуже – напрочь ебанутая семейка. Не знаю уж, врожденное у них это или как, только жить с такими рядом страшно. Чего ты лыбишься? Вот покантовался бы пару годков по соседству с этими долбоебами, я бы посмотрел тогда на тебя. Отец у них – просто невменяемый. Бывает, ходит-ходит по двору, будто сонный, качается, глаза свои коровьи закатывает, а потом, ни с того ни с сего, как схватит полено какое или еще чего, что под руку подвернется, да как захерачит в забор! Аж доски чуть не повылетают. Я один раз видал, как умалишенный этот сынишку своего – такого же придурка – чуть до смерти дрыном не ухайдакал. Ну, как с такими жить?! И мать у них тоже пизданутая. Шестерых дебилов нарожала, и, милушки мои, нечего ее не волнует. Выродки эти, прости господи, чуть хибару мою не спалили. Я вот думаю – а уж не брат ли с сестрой эти папашка и мамашка? Что-то больно симптомы у них схожие.
– Весело, – оценил Стас. – А здесь с этим делом как, с соседями-то?
– Здесь нормально все, тьфу-тьфу-тьфу. Люди тихие, приличные. Это, пожалуй, единственная польза мне от арендной платы – отбросы всякие тут не селятся. Откуда деньги у отбросов?
– Логично, – согласился Стас и плеснул в опустевшие стаканы забористого напитка.
– Давай за Андрюшку, что ли, подымем, – предложил дед. – Пусть земля ему будет пухом.
Стас молча кивнул и опрокинул стакан.
– Что-то я все о себе да о себе. – Дед часто заморгал и потер слегка онемевшее лицо. – Ты сам-то хоть бы рассказал чего.
– А чего рассказывать?
– Ну, не знаю. Где родился, на что сгодился.
– Да не особо интересно это слушать.
– Это вам, молодым, не интересно. Оно конечно – вся жизнь еще впереди. А старикам любая новость – праздник. Я-то вот по два раза за неделю в Ковров езжу, приторговываю, по пути пассажиров беру. Так с ними поболтаешь, и на душе веселее уже, вроде и не один ты на свете. Только подвозить-то все больше баб приходится, а с ними за жизнь не потолкуешь, так – цены да сплетни окрестные.
– А внуки как же?
– А что внуки? Выросли давно, разбежались кто куда. Невестка меня не шибко-то привечает, вот и коротаю деньки от рейса к рейсу.
– Ладно. Хочешь скучную историю – расскажу, – согласился Стас и снова разлил по стаканам. – Но сначала тост – за тебя, отец… Ух! Хорош самогон. С чего начать-то? Родился я во Владимире. Отец на швейной фабрике работал инженером.
– У-у! – протянул дед уважительно.
– Мама – швеей, там же. Папа умер, когда мне пятнадцать лет исполнилось.
– А как помер-то?
– Обычно. Подхватил воспаление легких, три недели полежал, покашлял и все. Ну, после смерти отца туговато, конечно, стало с финансами, пришлось мне учебу бросать и на работу устраиваться.
– А чему учился-то?
Стас усмехнулся и покачал головой, как будто сам удивился вытащенному из глубин памяти.
– Изобразительному искусству я учился.
– Иди ты! – Дед аж от стола отпрянул. – Художник, что ли?!
– Да ну, – отмахнулся Стас. – Какой художник? Давно все это было.
– Вот те здрасте! Живой художник со мною за одним столом! – не унимался дед.
– Отец, угомонись, – засмущался Стас. – Мне пятнадцать лет было, когда я последний раз что-то кроме схем и карт рисовал.
– Погодь, – вскочил со стула дед и, тряся указательным пальцем, выбежал за дверь.
