Были, конечно, еще мотивы. О них позже… сами поймете.
Неизвестный то ли был без сознания от жары и пыток, то ли просто играл, что он без сознания. Заметив на столе, где велась запись допроса, бутылку воды — я налил стакан, вылил пытаемому на голову. Он застонал, открыл глаза.
— Доброго времени суток, сударь… — сказал я по-русски.
Испугался. Видно, что испугался.
— Не ошиблись. Я русский. Не ожидали?
— Почему?
А ты, гад…
Это был тот, второй, кто был в машине. Тот, чей разговор нам удалось прослушать. Тот, с акцентом Западной Персии…
— А такие как вы никогда не ожидают, что сделанное — к ним же и вернется. Стадион. Вспомнили?
— Я не знаю, о чем вы. Воды…
Я поднес бутылку к губам, неизвестный жадно высосал все, что там оставалось.
— Начнем с самого простого. Ваше имя?
— Имя?
— Да, имя.
Неизвестный задумался.
— Имя у меня есть.
— Какое же?
— Пошел ты! Как тебе такое имя?
Разговор шел на английском.
На этом месте — я должен был ударить допрашиваемого. Или включить ток. Но я не сделал ни того, ни другого. Я думал.
Передо мной был не араб. И не перс. И вообще — не мусульманин. При этом — я был уверен, что именно этот урод — был в одной машине с генералом Тимуром и говорил с ним. Явно не о погоде…
— Асм шома чист? — спросил я, задавая наиболее распространенные и общеупотребимые вопросы, — шома ахлем коджа астид? Шома четур асти? Шома фарси харф мизанид?[49].
Хотя неизвестный прикинулся, что ни хрена не понимает, по глазам я понял — дошло! Понимает!
— На каком языке ты хочешь говорить? Инглиш? Эспаньол? Дойч? Франсе? Итальяно? Фарси?
Нельзя сказать, что я говорил на всех этих языках. Но многое понимал — как и все аристократы, вынужденные много путешествовать. Тот же испанский — благодаря знакомству с Марианной у меня был на довольно высоком уровне.
— Ты не можешь говорить? Хорошо. Надумаешь — скажи.
Обычно — подозреваемый понимает, что полицейскому нужно его признание — и получается, что полицейский в каком-то смысле зависит от него. Моей задачей сейчас было показать, что это не так.
— Вспомнишь свое имя, дай знать.
Я постучал в дверь, чтобы меня выпустили.
— Интересный вы человек, адмирал Воронцов…
Я вздохнул. То же самое — я слышал два дня назад совсем при других обстоятельствах. И от кое-кого, кто привлекательнее Молота Ислама.
— Да и вы, сударь, совсем не так просты, как кажетесь…
Генерал ничего не ответил…
Мы сидели на верхнем этаже виллы Сусини. Широкий балкон, на котором нам накрыли стол и подали чай — был полностью отрезан от внешнего мира прочной сеткой, и казалось, что ты в заключении…
— Кто этот человек? — снова попробовал Бельфор.
— Не генерал Тимур — устало сказал я — неужели вы думаете, что я стал бы скрывать от вас его имя?
— Думаю.
— Дело ваше. Думайте, что хотите…
Мы пили чай и присматривались друг другу. Это было тяжело… ни один из нас не доверял другому ни на грамм. То, что произошло почти сто лет назад — незримо стояло между нами…
— Почему вы покинули Мексику?
Генерал презрительно сплюнул на пол.
— Мне нет дела до этих людей. Они не хотят жить.
— Не хотят жить, генерал?
— Вот именно…
Генерал щелкнул пальцами, приказывая принести еще чая. Чай здесь был отличным, крепчайшим.
— Когда нас… нас просто выбросили здесь, месье, мы выстояли по одной простой причине. Нам негде было жить. У нас не было страны. Мы никому не были нужны.
Я пожал плечами.
— Вас принимала Аргентина. Штаты. Даже мы.
— А… бросьте. Это предатели. Те, кто предал Францию и бросил ее на произвол судьбы Настоящие патриоты собрались здесь, выброшенные на африканский берег и решили: к черту весь мир, если у нас нет больше земли для Франции — значит, Франция будет здесь. А там — нет ни одного человека, который бы держался за свою землю. Любой думает, как разбогатеть и сбежать. Они не хотят жить.
— Ну, Альварадо же не сбежал…
— Альварадо…
Генерал о чем-то задумался. Потом перевел стрелки.
— А почему вы ввязались в это дерьмо в Персии?
— Молот Ислама меня спрашивает об этом?
— Вы цацкаетесь со своими муслимами, скажу я вам. С этим — у вас будут проблемы. Скорее раньше, чем позже.
— Как думаете, почему ислам так популярен среди бедняков? — вопросом на вопрос ответил я.
— А… Они просто не желают вылезать из своих деревень…
Я покачал головой.
— Поменяйте местами причину и следствие. Ислам — религия общины. Община — способ самозащиты людей от того, что вы отнимаете у них землю. Дайте им возможность зарабатывать на жизнь — это отвратит от ислама больше людей, чем пули.
Генерал зло смотрел на меня.
— Вы говорите как социалист.
— Нет, как практик…
Идиоты… Франция вообще страна больших идиотов, мы хорошо изучали ее историю. Держава, претендующая на мировое господство — свалилась в революцию. Трибуналы, выносящие смертные приговоры за "отсутствие гражданских чувств" — надо же придумать. Озверевший народ… захватив одну из придворных дам, они отрубили ей голову на гильотине, и кому-то пришла в голову идея преподнести голову сей дамы в подарок Королеве, которая тоже ждала казни. А по пути — они завернули к куаферу, чтобы тот изобразил на отрубленной, измазанной кровью голове некое подобие придворной прически. Вот таков был этот народ — ничуть к сему времени не изменившийся[50]. И жаль — что в то время не было Антикоммунистического фронта.
Недобрый — и становящийся все более недобрым разговор — прервал человек в белом халате, накинутом поверх военной формы. Они все здесь так ходили… врачи долбанные.
— Он раскололся, месье генерал — сообщил человек — дал слабину.
— Что он говорит? — быстро спросил Бельфор.
— Ничего, месье генерал. Он требует русского. Говорить будет только с ним.
Генерал остро глянул на меня.
— Значит, кто этот человек, вы не знаете, князь?
— Слово чести.
— Хорошо — решил генерал — постарайтесь расколоть его. В наших же общих интересах…
Француз постарались. Как следует постарались, при нас такого в Персии я не видел. Видимо, девяносто лет вялотекущей войны кого угодно превратят в зверя. Французы использовали электроток и зубную машинку, причем — переборщили…
Я постучал в дверь — мне открыли, за ней стоял сержант Легиона.
— Приведите его в порядок — сухо сказал я — позовите врача. Так я работать не буду.
