ужас накатывал от того, что это было только начало.
Нуорр улыбался самой злорадной и довольной улыбкой из возможных. Взмах руки, и мы оказываемся во тьме. Во тьме, которую разрезал луч света, в центре которого лежал мальчик.
Я, лежащий на дне колодца.
Упав, прошлый я ударился о лежащий внизу кирпич и… сломал позвоночник. Я не мог пошевелить ногами, а правая рука была сломана. Оставалась лишь левая.
Я кричал, но никто не слышал этого.
Я молил богов, но и они хранили молчание.
Перелом был открытый, я потерял много крови.
Все, что у меня было, это кости. Чтобы отвлечься от боли, голода и усталости, я бросал их раз за разом, загадывая желания.
— Я умер в этом колодце, — тихо сказал я, присев рядом со своей юной версией.
— Верно, — подтвердил Пустой, встав по другую сторону столба света. — Умер спустя три дня семнадцать часов двадцать шесть минут и четырнадцать секунд после падения. Умер от обезвоживания, голода и потери крови.
Взмах руки, и мы вновь в поместье дяди. Картины тут менялись часто. Вот я вижу бабушку и Дремора, обсуждающих, куда это я делся. Следом уже поздний вечер, когда все понимают, что я пропал. Безрезультатные поиски на следующий день. И ещё через день.
— Они искали меня…
— Разумеется искали. Но ты ушел и не сказал куда. Но могу сказать, что они старались.
Новая картина. Приезд Фии. Один из тех редких случаев, когда я видел её по-настоящему испуганной и разбитой.
— Через сколько меня нашли?
— Больше двух недель, — сухо, я бы даже сказал раздраженно ответил Нуорр. — Вернее, тебя ДОЛЖНЫ были найти через две недели. Такова была твоя судьба, Люциус Готхард. Умереть в том колодце.
— Что⁈. — я изумленно уставился на него.
— И не нужно так смотреть. Считаешь, что ты особенный? Что сын Максимилиана Готхарда не может просто так умереть, свалившись в колодец? Бывают и более глупые смерти, — Нуорр сделал небольшую паузу и продолжил. — И вот что должно было быть дальше.
Он показал, как мое мертвое тело достают из колодца, как его приносят Фие, и она рыдает над ним. Как спустя недели она сообщает о трагедии сестрам. А затем дальше и дальше. Сотни, тысячи сценок проносятся перед глазами со скоростью поезда. Я вижу мир без Люциуса Готхарда. И затем остается только тьма.
— Но если я умер, то почему я все ещё жив? — наконец спросил я.
— А вот это, Люциус, правильный вопрос, — Нуорр появился передо мной так внезапно, что я невольно дернулся назад, чем явно его насмешил. — Но готов ли ты на самом деле к правде?
Нуорр странно ухмылялся, отступая, а меня все ещё потряхивало от увиденного. В один миг я пережил то, что давно позабыл, каждый миг тех дней, наполненных болью и страхом. А ещё перестуком игральных костей.
— Что-ж… Вот истина.
Позади Нуорра появилась картина, закрытая куском ткани. Он жестом пригласил меня взглянуть. Сглотнув вязкую слюну, я подошел и сдернул ткань, открывая своему взору ещё одну картину прошлого, но совсем не моего. Видимо поэтому она и была изображена на полотне в виде рисунка.
Черная река, в которую заходит женщина с золотистыми волосами. Рядом с ней стоял мужчина с золотым лицом, словно ожидающий чего-то. Это был скорее образ, ведь лицо женщины не было прорисовано, но я точно понимал, что женщина была моей матерью. Мужчина — Николас, а черная река скорее всего Пустота.
Это был момент, когда моя мать отправилась за отцом…
Рядом появилась ещё одна закрытая картина, и я после секундного раздумья подошел к ней, сдернул ткань и всмотрелся в новый рисунок.
Там во тьме было изображено два образа. Моя мать, берущая за руку мужчину в черной броне. Думаю, это был мой отец. Мама словно плыла, пыталась вытянуть из черной реки его на поверхность.
Ещё одна картина возникла справа. К ней я перешел не раздумывая.
Продолжение. Теперь плывут они оба, почти оказываются на поверхности.
— Неужели…
Я бросился к следующей картине. Они появлялись друг за другом.
Мои отец и мать сидели на берегу и словно говорили о чем-то, но их отвлекло появление ещё одной фигуры. Пустого. Он указывал на черную реку.
Следующая картина, и на ней был изображен я…
Я в черной реке, идущий ко дну.
Внутри всё похолодело.
Следующая картина — мои родители бросаются во тьму, пытаясь спасти меня, сражаются с какими то монстрами, возможно порождениями Пустоты.
Дальше я уже шел от одной картины к другой.
Твари пытаются заполучить меня, но родители чуть ли не своими телами закрывают меня, пока их образы не становятся все более тусклыми и не сливаются со мраком. Один лишь я сияю светом.
А затем мрак исчезает, и появляется Она.
Вечность.
Она склоняется надо мной, приседая на одно колено, и я протягиваю ей игральные кости.
«Я хочу с тобой сыграть» — словно слышу я свой детский голос, идущий из картины.
«Сыграть? Со мной?» — голос Вечности звучит мягко, словно ласковый бриз. — «Хорошо, давай сыграем…»
Картины исчезли в тот же момент, когда я услышал это, а на их место вернулся реальный образ. Такой же, какие я видел раньше. Вновь колодец, и юный я, сидящий рядом с ним. Мальчик поднялся и посмотрел на свою руку, в которых были зажаты те самые игральные кости, что видел только я.
— Я… Я не понимаю… — громко сказал я, и Пустой не заставил себя ждать. Он как и прежде возник из ниоткуда, появившись из слепой зоны.
— Твои родители пожертвовали собой ради тебя, Люциус. Не ради мира, не ради общего блага, а ради тебя, — он махнул рукой, и перед нами вновь появилась та картина, что изображала их, закрывающих меня своими телами. — Они не смогли вытащить твою душу, поэтому все, что им осталось — воззвать к Вечности. И она пришла, сделала тебя пешкой в своей игре, и нам это не нравится. Вечность не вмешивается так грубо и прямолинейно. Никогда.
— И? — я не понимал, к чему он клонит.
— Тебя нет, Люциус Готхард. Буквально. Тебя сейчас нет. Ты был выброшен из времени, из круговорота жизни и смерти, из круговорота перерождения. Мы не видим тебя, и это… раздражает.
Не видят…
И я
