Конечно, вовсе не каждый русский солдат был убийцей или насильником, просто большинство из них.
Из выступления
доктора Вильяма Пиерса,
США, март 1998 года
Дебют
Узел 1.0
Июнь-июль 1944 года
Часть событий, развивавшихся в распадающейся на части Европе, долгое время ни у кого не ассоциировалась с чем-то действительно значительным. Почти до самого начала этого грандиозного поворота ни один аналитик ни одной из воюющих сторон не сумел его предугадать. Позже сам поворот стали называть «Большой попыткой» – кстати, это название придумал американец, причем штатский. В советских военных кругах его еще долго называли нейтральным словом «вариант» – термином, ни к чему не обязывающим и не вызывающим побочных ассоциаций.
Факты были. Их было, наверное, даже слишком много, чтобы оставить равнодушными профессиональных прогнозистов, но ни у кого они так и не сложились в единое целое. Все мы бываем догадливы задним умом, но до определенного момента вполне ясное, казалось бы, направление развития событий никого не волновало. Чрезвычайно важная военная информация, которая могла бы привлечь к себе внимание специалистов, просто не была интерпретирована должным образом, если уж выражаться совсем напыщенной терминологией.
В июне сорок четвертого года на аэродром, где базировался 159-й истребительный авиаполк, пришел запечатанный пакет на имя подполковника Покрышева. Один из многих за день, этот пакет не сопровождался какими-то из ряда вон выходящими мерами секретности или чем-то подобным. Однако содержание пакета, вскрытого в течение уставных сорока пяти минут, заставило подполковника выругаться столь грубо, что даже привыкший к далеко не нежным выражениям дежурный удивленно поднял голову.
Командир полка, хромая, выскочил из штабного домика с пробитой осколками крышей, запрыгнул в ожидающий его «додж», который в полку по привычке называли трофейным, и помчался на летное поле, куда один за другим садились «лавочкины» возвращающейся с задания эскадрильи.
«Додж» был, разумеется, американским, но наглый старшина аэродромного батальона еще осенью угнал его у остановившейся неподалеку танковой части, и за два часа, прошедших до прибытия разгневанного майора-танкиста, машину успели перекрасить, намалевать на борту взятый с потолка номер, обсыпать пылью и прострелить борт из пистолета, придав новенькому транспортному средству донельзя заслуженный вид. В общем, все получилось шито-крыто, и «додж» с тех пор верой и правдой служил самому Покрышеву, с чистым сердцем экспроприировавшему его у автороты.
Когда подполковник подрулил к зоне рассредоточения, разгоряченные боем летчики уже покинули свои машины и теперь собирались в кучку, обмениваясь куревом. Подбегающего подполковника приветствовали усталыми взмахами рук – после третьего за день вылета сил хотя бы на формальную субординацию не оставалось совсем.
– Ну как?
Командир не ходил в вылеты со всеми. Да и вообще за пару часов светлого времени суток обстановка успела смениться тридцать три раза, и информация из первых рук не могла быть заменена никаким радио.
– А-а… – Высокий капитан с небритым лицом и запавшими глазами безнадежно махнул рукой. – Всё так же. Клубок.
Фронт находился в подвешенном состоянии – ни оборона, ни наступление; драться, благодаря летней погоде, приходилось иногда по четыре раза в день и в полную силу [1]. Основная нота в настроении летчиков была: «До каких же пор?!» И вторая: «Держаться!»
– Вершинина завалили на вираже, я того типа видел. Ни шеврона, ни змейки вроде нет, а на хвосте ма-а-ленькая такая зеленая розеточка, понимаешь? [2]
– Что, и розеточку разглядел?
– Ну! Я вот на столько его не задел, морду, так переворотом ведь ушел… Над Жорой парашюта не было… А ведь ты знаешь, какой он летчик… был…
– Думаешь, опять «желтый» перекрасился? – невесело усмехнулся Покрышев.
Пресловутый «девятнадцатый желтый» был бичом Ленинградского фронта и приобрел в фольклоре свойства уже почти легендарные [3].
– А черт его знает… Мог, по идее. Дима вон зато сразу двоих ущучил. Не веришь?
– Верю, я наземников уже слышал. Молоток! – Подполковник хлопнул по плечу молодого смущенного парня в погонах младшего лейтенанта. – Лихо растешь!
Небритый комэск глубоко затянулся и, плюнув на окурок, бросил его себе под ноги.
– Так что, командир, нас теперь семеро, да Груня безлошадный ходит. Еще пара таких дней, и сточимся, становись на профилактику.
– А отойдем-ка, Петя, поговорим в сторонке…
Подполковник цепко ухватил его за рукав и потянул к своей машине. Пройдя отделяющие от нее метры и достав еще по одной папиросе, оба разом остановились, закуривая.
– Меня отзывают, – просто сказал Покрышев. – В распоряжение штаба армии, чтоб его… Самое время.
Капитан изумленно посмотрел на него, не нашел что сказать и еще раз сплюнул.
– Вызывают или все-таки отзывают? – наконец переспросил он. – Ты уверен?
– Да какое там… – Покрышев махнул почти с той же интонацией в жесте, что и сам комэск две минуты назад. – Оставляю тебе полк, пока не утвердят, потом видно будет.
– Нет, ну, может, на дивизию?
– Может, и так… – Подполковник наклонил голову, словно прислушиваясь к себе. – На нашей Матвеев уже год командир. Но куда меня дернут, одному Богу известно…
– Ты, я да ребята – мы сколько уж вместе… Куда же ты без нас?.. – В голосе капитана впервые появилась растерянность. – Может, можно что-нибудь сделать?..
– Брось, Петя, не мальчик. Если сказано, – Покрышев глубоко затянулся, прищурившись, – значит, сделано. Пошли.
Он завел автомобиль, рывком подрулил к группе ожидающих летчиков, которые один за другим попрыгали на заднее сиденье и раму запасного колеса, и погнал по короткой дороге к штабному домику.
За полтора года войны когда-то красивый сельский район провинциального польского воеводства превратился в развороченную всеми видами оружия «пересеченную местность», и здешние грунтовки были далеки от идеального состояния.
Подъехав к штабу, Покрышев резко затормозил, так что сидящих и висящих летчиков мотнуло вперед. Ни один человек, однако, не ругнулся. По лицу командира они понимали, что произошло что-то серьезное.
Часа через два слух об уходе командира распространился по эскадрильям. Командирский механик ругался на то и дело подбегавших за новостями бездельников, отвлекающих его от подготовки «яка» – «бортовой единицы» – к вылету, хотя уже стало известно, что Покрышев улетит только завтра.
Подполковник в это время сидел в штабе с офицерами, составлявшими костяк полка, и мрачно сдавал дела. Бюрократии хватало, но работа штаба была налажена им отлично, и у летчиков имелась возможность пренебречь крючкотворством. Поэтому сдача прошла быстро и формально.
В страдную пору, как сейчас, в полку нередко оставались незанятыми штатные должности штурмана, помощника по воздушно-стрелковой службе [4] и прочие. При составе эскадрилий в семь-восемь машин номинально они как бы сохранялись, но на расписание вылетов уже не влияли. От временно вставшего на полк комэска эскадрилью принял один из опытных старших летчиков, и деловой разговор быстро перешел в молчаливое выпивание в узком кругу.
Следующим утром Покрышев на построении официально объявил личному составу о своем отзыве, вступлении капитана Лихолетова [5] в должность временно исполняющего обязанности командира полка, поцеловал, с трудом преклонив колено, выцветшее полковое знамя и улетел на своем «яке» специальной сборки, ни разу не обернувшись.
