Рука сына Карла стала опускаться. Ганзель почувствовал, как подошвы его сапог скользят по крышке автоклава.
- Не ешь меня! – закричал он, тщетно суча ногами, - Если ты сделаешь из меня варенье, я не смог рассказать тебе сказку! Интересную сказку! Я знаю очень много сказок. Самые лучшие сказки на свете…
- Сказки, - произнес сын Карла.
Показалось Ганзелю, или в голосе толстяка, глухом и немелодичном, как из бочки, появился новый оттенок, настороженный и мечтательный? По сонному лицу сына Карло скользнуло незнакомое Ганзелю выражение. Он опустил Ганзеля в автоклав, но отчего-то медлил, не закрывая герметичной крышки. На его сонном лице отразилось что-то вроде интереса.
- Сказки…
- Вот например сказка про двенадцать геномагов! - торопливо заговорил Ганзель, задрав голову, - Жила-была в Офире одна женщина, и была у нее падчерица, красивая и работящая. Мачеха держала ее в черном теле, поручала самую грязную и трудную работу, но падчерица всегда беспрекословно слушалась. Мачеха заставляла ее носить тяжелые ведра с физраствором, ходить на рынок, драять дом до блеска, и падчерица всякое ее задание выполняла с улыбкой. Это злило мачеху. Она хотела сжить со свету свою неродную дочь и только искала для этого подходящий случай. Но тяжелая работа не сломила молодую девушку и никакая генетическая хворь ее не брала. Отчаявшись погубить падчерицу, мачеха однажды призвала ее студеной офирской зимой и сказала: «Сходи-ка, дорогая моя, в Железный лес, да нарви мне свежих фиалок!». Падчерица и это задание приняла с улыбкой, хоть и прекрасно знала, что никаких фиалок в Железном лесу быть не может, тем более, зимой, так как он от корней до последней веточки пропитан генетической порчей».
Сын Карла слушал зачарованно, покачивая своей огромной опаленной головой. Судя по всему, его примитивный рассудок жадно впитывал все сказанное, абсорбируя слова Ганзеля с той же жадностью, с которой он прежде поглощал варенье. Наверно, ему никто и никогда не рассказывал сказок. Да и кто станет рассказывать сказку ребенку, всю жизнь прожившему на крыше?..
Больше всего Ганзель боялся сбиться или забыть концовку.
- Так что пошла бедная падчерица в лес. Долго она шла, совсем выбилась из сил. Ее едва не сожрали хищные растения, чудом не пронзили ядовитые колючки, да и холод донимал ее ужасно. Никаких фиалок в Железном лесу, разумеется, не было и в помине. Силы ее быстро таяли, да и следы быстро занесло снегом. И тут, когда она уже решила съежиться и закрыть глаза, чтоб больше ничего не видеть, случилось чудо. Вдруг заметила она отблеск огня на лесной поляне. Приблизилась из последних сил, и вдруг увидела двенадцать стариков, сидящих в круге вокруг огня. Из разговоров их она сразу поняла, кто эти двенадцать загадочных старцев. Это были геномаги, изгнанные из города за свои геномагические опыты. Раз в год собирались они в тайном месте посреди Железного леса и держали совет. Хотела было испуганная падчерица убежать, но хрустнула под ногой ветка, и геномаги заметили ее…
Сын Карла слушал так внимательно, что, казалось, даже забыл про боль в обожженном лице и прокушенных пальцах. В эту минуту он и сам выглядел, как геномаг, столкнувшийся внезапно с совершенно невероятной хромосомой, столь же прекрасной, сколь и таинственной. Было совершенно ясно, что он не захлопнет крышку автоклава, пока не услышит концовку.
- Геномаги быстро вызнали у падчерицы, что привело ее в лес. А после рассмеялись. «Так, значит, твоей мачехе нужны фиалки? – спросили они, распаковывая свои синтезаторы, - Будут ей фиалки». И точно. Падчерица глазам своим не поверила, когда из снега, куда двенадцать геномагов опорожнили пробирки, вдруг стали расти с удивительной скоростью прекрасные цветы. Обрадованная падчерица набрала полную корзину фиалок, распрощалась с геномагами и вернулась домой. Мачеха сперва разозлилась ее приходу, а потом обрадовалась – очень уж красивы были цветы. Только недолго ее радость длилась. На следующий день обнаружили ее в постели, почерневшую и иссохшую. Оказывается, ночью фиалки выбрались из ваз и выпили всю ее кровь до капли. А падчерица стала жить в ее доме долго и счастливо.
Сын Карла утробно заворчал, словно очнувшись от транса. Он выглядел рассеянным более чем обычно и, кажется, у него ушло время, чтоб осознать окружающую обстановку. Возможно, это был удачный момент, чтоб выскочить из автоклава, подумалось Ганзелю. Люк располагался немногим выше его головы, не так уж сложно схватиться за край руками, поднять тело и перекатиться через борт…
От этой мысли пришлось отказаться. План был хорош, но Ганзель помнил удивительное проворство толстяка. Лучше не рисковать.
«Не давать ему есть. Как можно дольше».
Сын Карла пригладил обгоревшие вихры рыжих волос и потянулся пальцем к крышке автоклава, чтоб защелкнуть ее.
- Стой! – крикнул Ганзель, - У меня ведь есть и другие сказки. Ты когда-нибудь слышал сказку про принцессу по прозвищу Ослиный Эпидермис?..
Не дожидаясь ответа, Ганзель принялся рассказывать. Сказка про принцессу понравилась сыну Карла не меньше, чем сказка про фиалки и геномагов. Он слушал зачарованно, посасывая палец и внимательно глядя на рассказчика. Ганзель еще никогда не видел, чтоб подобные истории, неприхотливые и способные обычно заинтересовать лишь городскую детвору, производили такое впечатление. Пожалуй, он мог это объяснить.
Куцый рассудок толстяка был подобен его телу. Но если тело, потребляя в огромных количествах сахар, лишь жирело, рассудку однообразная пища уже порядочно надоела. У него не было иных развлечений, кроме постоянной охоты. Люди, которых он ловил, не разговаривали с ним и не рассказывали историй. Они просто превращались в булькающую массу, которую он с удовольствием вливал в себя.
Ганзель рассказал ему историю про Ослиный Эпидермис. И еще одну, про трех свиноподобных мулов, которые решили построить себе надежные убежища от волка. Потом пришел черед жутковатой сказки «Короброк», повествующей о кровожадном существе, произведенном на свет четой пожилых геномагов. Катаясь по лесу, оно пожирало всех встреченных зверей и под конец едва не погубило своих создателей. Сказка эта была не по-детски богата на детали, но и ее сын Карла проглотил не поморщившись.
Закончив одну сказку, Ганзель тут же, почти без паузы, переходил к следующей. Таким образом ему удавалось удерживать толстяка в состоянии перманентного транса. Из этого состояния сын Карла быстро выходил, едва лишь услышав «вот и сказке конец», и рука его тут же начинала движение к крышке автоклава.
Сказки следовали друг за другом без перерыва. Ганзель рассказывал про оловянного мехоса, взявшего в заложницы балерину и сгоревшего в ярком пламени. Про мальчишку, похищенного стаей генномодифицированных гусей. Он не испытывал недостатка в материале. Кое-что он помнил еще с детских времен – ребятня Шлараффенланда обожала подобные истории и знала их во множестве. Да и жизнь в обществе практикующей геноведьмы оказалась богата на материал.
