Страх язвил его ядовитым жалом изнутри. Страх нашептывал: «Подумай, что будет, если сегодня он вернется без добычи? Ты думаешь, он ляжет спать голодным?..»
Помимо страха силы подтачивало и чувство вины, чумной крысой пирующее во внутренностях. Можно как угодно долго настаивать на том, что его обманул Варрава, и даже верить в это какое-то время, только совесть, этот проклятый атавизм, так и не отмерший за десятки поколений неконтролируемых мутаций, знает одно. Это он, Ганзель, вздумал сыграть со старым пауком в рискованную игру, самонадеянно возомнив себя самым проницательным и хитрым. Решил выполнить грязную работу чужими руками. И даже не успел удивиться, когда эти же руки мгновенно сомкнулись на его собственной шее. Все справедливо, нет нужды ругать геноведьм с их безрассудными экспериментами.
Чтобы не думать об этом, Ганзель старался размышлять о чем-то отвлеченном, но без малейшего успеха – даже бесплотная мысль не могла выбраться за пределы дома на крыше, лишь билась о его грязный ржавый купол раненной птицей. И мысли делались все сквернее и отвратительнее изо дня в день.
К примеру, отчего сын Карла не убивает своих жертв, прежде чем превратить в варенье? Быть может, его примитивный разум совершенно не волнуют крики жертв? Возможно. Был и другой вариант ответа, который Ганзель поспешил запихнуть в самый темный уголок сознания, как в чулан. Возможно, из живых людей варенье получается вкуснее…
Прочие мысли были и того хуже. И самой плохой из них была – отчего сын Карла еще не отправил их самих в автоклав? Чего выжидает? Зачем тянет? Подсознание с готовностью подсовывало ответ на этот вопрос, столь отвратительный, что Ганзель скалил зубы всякий раз, когда тот маячил перед мысленным взором. Все очень просто. Сын Карла распознал в них малую часть дефектного генокода и решил приберечь на особый случай, как изысканный деликатес. Вот, кто они с Греттель. Деликатесы. Редкое для Вальтербурга блюдо. Что-то вроде окороков, свисающих с потолка в чулане. Или кругов сыра, загодя спрятанных в подпол и ждущих своего часа.
- Надо бежать.
- Что? – от удивления Ганзель даже не выругался.
- Надо бежать, - спокойно повторила Греттель. Она выглядела призраком – прозрачные глаза, угольные синяки под ними, кожа кажется столь тонкой, что можно разглядеть тени кровеносных сосудов, - Мне кажется, у нас осталось мало времени, братец.
- Отчего ты так решила?
На самом деле, он давно ощущал то же самое. Но если его собственные ощущение зиждились на акульей интуиции, то выводы Греттель должны были иметь под собой более надежный фундамент.
- Мы слабеем, - пояснила Греттель со своим обычным равнодушным спокойствием, так, как если бы констатировала какой-нибудь очевидный и не представляющий особой важности факт, - Скоро мы не будем представлять для него питательной ценности. Человек – не тот продукт, который может долго хранится.
- Так и есть. Кроме того, ему может не повезти на охоте. А сын Карла явно не из тех существ, что склонны терпеть голод ради долгосрочного планирования.
- Значит, нам надо бежать, - подвела итог Греттель.
Ганзель поднял голову. Греттель выжидающе смотрела на него, не выказывая ни страха, ни волнения. Ну конечно. Пришло время братца Ганзеля продемонстрировать свой очередной фокус. Вытащить их из смертельной ловушки в последнюю минуту.
«Беда только в том, что забыл свою волшебную шляпу, - уныло подумал Ганзель, - А жаль. Сейчас было бы неплохо сожрать толстого жирного кролика…»
- Боюсь, что нет, сестрица, ровным счетом никаких планов на побег у меня нет. Ни одной карты в рукаве, ни одного фокуса наготове.
- Я думала, у тебя всегда запасен последний.
- Дело не в фокусах, а в том, чьи руки их выполняют, - устало улыбнулся Ганзель, - Кажется, фокусник слишком постарел за эти годы. Стал глуп и рассеян. Извини.
- И нет ни одной мысли?
- Нет. Даже будь у меня кинжал, я ничего бы не смог противопоставить этому здоровяку. Не та весовая категория. Может, в этот раз твой талант нас выручит? Нет ли у тебя, часом, какого-нибудь чудодейственного гено-зелья? Такого, чтоб погрузить его в летаргический сон? Или превратить в маленькую мышь?
Греттель молча продемонстрировала пустые руки. Бледные ладони, расчерченные папиллярными линиями, выглядели лепестками какого-то причудливого ночного цветка.
- В следующий раз я непременно захвачу в театр несессер, набитый колбами с генетическими проклятьями.
- По-моему, из тебя получится совершенно отвратительное варенье, - с чувством сказал Ганзель, - Едкое и пропитанное сарказмом. Сын Карла наверняка заработает изжогу.
- Ты умеешь утешить, братец.
- Кажется, сейчас это единственное, что я умею.
Ганзель сел на пол клетки, обхватив себя за колени. От глухой тоски, рождавшейся где-то под желудком, хотелось громко застонать. Он и застонал бы, не сиди рядом Греттель. Ни к чему ей видеть отчаянье старшего брата. Пусть думает, что у него остался хоть один фокус в запасе. Что сильный и ловкий братец Ганзель вновь вытащит свою безрассудную сестрицу из очередного переплета. Так, как он это умеет. Ведь для чего еще геноведьмам нужны старшие братья?..
* * *
На восьмой день сын Карла вернулся с охоты раньше обычного. Ганзель давно научился распознавать звук приближающегося двигателя – иных звуков здесь, над Вальтербургом, не было. В этот раз звук показался ему резким, дергающимся, не таким, как прежде. И вибрация тяжелых шагов сына Карла была иной. Едва ощутив ее, Ганзель рефлекторно вскочил. Сердце, прежде бившееся ровно и отчетливо, сорвалось с ритма и издало дробь, столь прерывистую, что могло бы заменить безумный тромбон в оркестровой яме «Театра плачущих кукол».
- Вернулся, - кратко сказала Греттель сама себе.
«И, кажется, вернулся не в духе», - добавил мысленно Ганзель.
Догадка оказалась верной. Сын Карла так спешил забраться в дом, что едва не сорвал с петель хлипкую для такой махины дверь. Он немного пошатывался, а когда миновал порог, Ганзель обратил внимание на отвратительный запах, пробравшийся внутрь быстрее своего носителя. Но теперь это был не запах пота и машинного масла. Это был запах паленого волоса.
От головы сына Карла все еще валил пар. Рыжих волос на ней почти не осталось, вместо них зияли багровые проплешины, окруженные еще курящимися венчиками черно-ржавого цвета. Толстяк выглядел так, словно засунул голову в полыхающую печь. Кожа на лице вздулась и побагровела, отчего глаза казались еще меньше, чем обычно.
Кажется, охота этой ночью выдалась для сына Карла неудачной. Он был без добычи.
- Свечи… - едва разборчиво пробормотал толстяк, пошатываясь и бессмысленно водя из стороны в сторону еще дымящейся головой, - Слишком много свечей…
