- Не меня! – завопил он истерично, - Не меня, умоляю! Их! Их берите! Они свежие, они сладкие!.. Не меня, молю святым Пестелем!
От шагов сына Карла сотрясался весь дом. Огромная, раздувшаяся от жира, туша, неспешно передвигалась вдоль клеток, на ее оплывшем лице царило сонное равнодушие. Маленькие глаза шарили по клеткам.
- Не берите меня! Я горький и тощий! Их берите! Их!
Сын Карла замер между клеток, раздумывая. Ганзель заслонил грудью Греттель, понимая, насколько нелеп и бессмысленен этот жест. Сын Карла мог бы убить его одним щелбаном. Но он оставался в неподвижности, переводя взгляд с одной клетки на другую. Его пухлые губы едва заметно шевелились, между ними виднелся сизый язык, покрытый россыпями вкусовых сосков и похожий на щупальце глубоководного моллюска.
- Сохраняйте спокойствие, - пробасил сын Карла заученно, безо всякого выражения, - Дело обыденное.
Незнакомец с шарообразной головой взвизгнул и попытался забиться в угол своей клетки. Но это ему не помогло. Сын Карла умел двигаться с удивительной ловкостью, несмотря на свои габариты. Клетка распахнулась, и он засунул внутрь толстую руку, покрытую складками, пролежнями и пигментными пятнами. Казалось, что в его теле вовсе нет костей, а кожу распирают лишь сотни килограмм лениво колышущегося жира. Пальцы безошибочно нащупали пытающегося укрыться человека и выдернули наружу.
Только тогда Ганзель смог рассмотреть их неудачливого соседа. Тот и в самом деле походил на человека, если бы не голова. Судьба, наградившая его вполне обыденным торсом и конечностями, отыгралась на голове. То, что находилось у него на плечах, скорее походило на засушенную луковицу. Шелушащаяся коричневато-желтая кожа осыпалась, под ней проглядывали другие слои. Из макушки вертикально вверх росли побеги, напоминающие луковые стрелки, посеревшие от недостатка света.
«Слишком много растений в последнее время», - подумал Ганзель отстраненно.
Человек-луковица оглушительно кричал и пытался вырваться, но пальцы сына Карла не оставляли ему шанса. Лишь хрустнула, вывернувшись из сустава, тощая рука.
- Сохраняйте спокойствие, - пробасил толстяк с винтом за спиной, и добавил, поколебавшись, новое слово, - Пожалуйста.
- Что он хочет с ним сделать? – не выдержал Ганзель.
От собственной беспомощности ныли кости и слезились глаза. Сейчас бы мушкет!.. Может, этот сын Карла и силен, но три заряда картечи в упор превратили бы его в ошметки жира, разбросанные по всему дому.
Мушкета не было. Было только непонимание и страх. Совсем не то, что могло помочь в этой ситуации.
- Лучше не смотри, братец. Ни к чему.
- Да что за дьявол? На что не смотреть?
- На него… них…
Кажется, Ганзель понял. Мелькнула на дне сознания, как мелькает рыбешка в прозрачной воде, какая-то мысль. Понял, но осознать в полной мере не успел. Может, из-за этого он замешкался и не сообразил отвернуться, когда сын Карла, тяжело ступая своими ножищами и сжимая в руке свою жертву, подошел к автоклаву.
Он сунул верещащего человека-луковицу в металлическую емкость и, прежде чем тот успел выпрыгнуть, щелкнул крышкой, герметично ее закрывая.
- Варенье, - пробормотал сын Карла, облизывая пухлые губы, - Варенье. Дело обыденное.
Он подошел к подобию перегонного куба и, почти не колеблясь, повернул несколько рычагов. Получалось у него это ловко, несмотря на то, что рычаги не были рассчитаны на лапы подобного размера. Перегонный куб начал пыхтеть и изрыгать из своих многочисленных сочленений пар.
Из автоклава донеслись приглушенные звуки ударов – кто-то лихорадочно стучал изнутри. Удары делались все более поспешными и неравномерными. Автоклав зашипел, задрожал, завибрировал. В его смотровых окошках замелькало что-то алое. Перегонный куб плевался во все стороны струйками быстро рассеивающегося пара, скрипели манометры, кряхтели клапана и насосы. Что-то таинственное и страшное происходило в стальных недрах, что-то, от чего Ганзеля подмывало отвернуться, пока не поздно.
Удары изнутри автоклава сделались слабее и реже. Некоторое время они еще звучали, потом затихли. Кажется, что-то забулькало, но Ганзель не мог сказать этого наверняка. Он вдруг понял, что хотела сказать ему Греттель. И что ему следовало сообразить давным-давно.
А еще мнил себя канарейкой, старый дурак.
Сын Карла нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Прежде равнодушный, с тупым, как у коровы, взглядом, он сделался беспокоен и оживлен, точно употребляющий эндорфины уличный мул в ожидании очередной дозы.
- Сохраняйте спокойствие… - бормотал он, пританцовывая, - Сохраняйте спокойствие.
Он повернул еще несколько рычагов и крутанул большой вентиль. По трубам, всхлипывая и булькая, стало ползти из автоклава что-то густое. Сын Карла по-детски улыбался и гладил трубопровод, как любимого котенка. Его маленькие глаза светились ликованием. С грохотом раздвинув груды мусора, он вытащил откуда-то большой жестяной таз и водрузил его под своим аппаратом.
А потом в подставленный таз потекла, шлепаясь, тягучая ярко-алая жижа, густая и маслянистая. Ганзель знал, что это. Хоть и пытался убедить себя, что не знает. Жижа все текла и текла из крана. Сын Карла некоторое время заворожено глядел на нее, потом не удержался и, жадно урча, стал пожирать прямо из таза, мгновенно перепачкав лицо.
Ганзель слышал лишь сытое шипение автоклава. Изнутри металлической оболочки которого уже не доносилось никаких звуков. Тот, кто прежде издавал беспокойные удары, уже не нарушал тишины. Он стал абсолютно спокоен. Настолько, насколько это вообще возможно.
- Мы не канарейки, - невероятно спокойным голосом произнесла Греттель, - Из канареек не делают варенье, братец.
• * * *
•
- Эта история не могла хорошо закончиться, - пробормотал Ганзель, потирая ноющий подбородок.
На зубах хрустела ржавчина, от которой он то и дело отплевывался. Изначальное предположение оказалось верным – прутья клетки были слишком прочны даже для акульих зубов. Оставалось удивляться, что зубы остались на своих местах.
- Твое ворчание не очень воодушевляет, братец.
- Это единственное развлечение, которое у меня осталось. Не раз я был уверен, что очередной твой опыт нас погубит, но никогда не предполагал, что все случится из-за какого-то полена, которому медный грош цена! Нас погубило какое-то дерево!
Греттель даже не взглянула на него.
- Если на то пошло, нас погубила твоя безоглядность и неспособность предугадывать развитие событий.
Ганзель рефлекторно клацнул зубами, точно пес, возле которого пролетела муха.
- Прекрати! Я не мог знать, что старый паук Варрава нас обманет!
