Так оно и вышло. Мельком и издали увидел Эйфелеву башню — и опять на «бешеном огурце» со скоростью самолета — до Франкфурта.
А вот здесь мы воссоединились в одном из домов в квартале Красных Фонарей у вокзала Хауптбанхов. Как раз в этом развеселом райончике можно было спокойно перекантоваться, это не самый опасный район города, Банхофсфиртель, куда по уверению одного из янычаров Герры соваться одному не стоило. Все равно нам здесь только переночевать, завтра нас ждет рейс Франкфурт-Санкт-Петербург авиакомпании «Империя», наш, русский.
Мадлен до ночи прорабатывала с послушниками часть их миссии, я сделал вид, что мне это не интересно и пошел спать, закрыв лицо подушкой от проникающего снаружи неона вывесок увеселительных заведений и шума толпы, развлекающейся здесь по ночам. Утром это место опустеет, чтобы с приходом вечера отдохнувшие половые труженики и пушеры вновь занялись своим нелегким трудом по осчастливливанию страждущих.
Спал я, конечно, черезжопственно с таким количеством посторонних раздражителей и встал, продирая глаза, обозрев до отвращения бодрую и уже наложившую штукатурку Мадлен. Что они там, в разведке, биороботы что ли?
— Проснулся? Давай, вставай малыш Винченцо Фольи.
Ну да, придется до Питера откликаться на Винченцо — видимо у Герры или его спецов с фантазией было туговато. По паспорту, Мадлен вообще звалась Лукрецией, что по мне перебор, хотя… Той же самой своей тезке Борджиа она дала бы не то что сто, стопицот очков вперед. Та по сравнению с Мадлен — первоклашка на пикнике маньяков.
— Проснулся, — я попытался, балансируя на весу, всунуть ногу в штанину и чуть не полетел носом вперед. Мадлен прыснула. Я посмотрел на нее злобным взглядом — с утра я обычно очень неприветливый и смурной. Особенно, когда не высплюсь. — И нечего издеваться.
— Давай уж, собирай манатки, — снисходительно заявила Мадлен, собирая свою дамскую сумочку — багаж нам ни к чему, только один чемодан с вещами для вида, а то служба безопасности любого аэропорта среагирует. Это для них отсутствие багажа — маркер потенциальных террористов, наркоторговцев и прочих криминальных элементов. А уж что-что, а привлечение внимания нам совершенно ни к чему.
Раздался стук в дверь, и вошел один из послушников.
— Вы готовы?
— Да, пожалуй, — Мадлен похлопала по пластиковому боку чемодана.
— Ну тогда — выдвигаемся, — послушник взял у нее чемодан.
— Хорошо.
Мы спустились к машине, ничем не примечательному грузовому микроавтобусу «Фольксваген».
— Нет, вы забирайтесь в кузов, садитесь сзади, — запротестовал послушник, сидевший за рулем. — По пути много дорожных камер, вам светиться не надо.
— Тоже верно, — хмыкнул я, взбираясь в чрево минивэна, подтянувшись за стойки проема.
И мы тронулись. Так я местных достопримечательностей «немецкого Нью-Йорка», как его называли за небоскребы местного Уолл-Стрита и не увидел, только то, что было видно из-за спин послушников через лобовое стекло. Но аэропорт Франкфурта не запомнить было нельзя — этакий огромный китище-аэровокзал, крупнейший аэропорт Германии, однако, и четвертый в Европе.
— Ну, прощайте, — сказал один из послушников, помогавший нам выбраться из минивэна. — Не думаю, что когда-нибудь встретимся, но был рад знакомству. И счастливого пути!
— Спасибо! — прочувствованно сказали мы с Мадлен.
В аэровокзале затеряться было самое то — такого количества людей я давно не видел, огромное сборище. Так и мы незамеченными в этом человейнике забрали свои билеты, прошли досмотр и уже подъезжали к самолету, который должен был доставить нас домой. У меня аж коленки задрожали, когда я увидел огромный белый «Си» с трехцветным флагом на киле и надписью стилизованными под славянские буквы «Империя» на фюзеляже.
— Ну что, теперь можно и расслабиться? — подмигнула мне Мадлен, когда самолет величаво поднялся в небо.
— Рано, но можно, — ответил я. — Как только войдем в наше воздушное пространство — тогда да. А еще лучше, когда выйдем из самолета в Пулково. Надеюсь, комитет по встрече там будет?
— Ну, зная твоего отца, еще какой. Причем гарантирую, что прямо на летном поле.
— Посмотрим, — наконец-то за последнее время я смог невымученно улыбнуться. Чувствую я, что придется мне строчить рапорты в промышленном количестве, отписываясь за каждый свой чих за границей. Ой, придавят меня написанные мной же талмудя…
— Ну и зачем вы меня позвали, Гарри? — Роулинг с легким раздражением смотрел, как сэр Мортимер Рединг заправляет салфетку под воротник. Белая кость, голубая кровь, и не только кровь, подумал Алан. Да и сюда, в «Сент Джон», один из лучших ресоранов Лондона пэрская морда пригласила его не зря, чтобы унизить. Всем известно, что Роулинг предпочитал изысканной кухне пинту доброго эля и хорошо прожаренный ростбиф. Это вот эти потомственные дворяне, в хрензнаеткаком поколении, уже родившиеся с серебряной ложкой в зубах предпочитают пустить пыль в глаза, зная, какой из нескольких десятков вилок и что правильно есть. Его пэрство как раз из таких и происходил. Золотая молодежь, личное знакомство с Ее Величеством, Оксфорд и сразу после этого теплое и насиженное место в МИ6, где вместо пуль и бомб террористов докладные записки и аналитические сводки, а также мастерство подковерных интриг. Вывезти бы тебя на экскурсию в Ольстер, с раздражением подумал Роулинг, да заставить бы поработать полевым агентом. Да нельзя, связи и положение не позволяют. Это только он, Алан, сын портового докера и незаметной секретарши начинал с самых низов, пройдя все ступени служебной лестницы и не один раз рискуя жизнью. И дворянство у него было не потомственное, а личное, полученное из рук королевы не за красивые глаза и племенную собачью родословную, а за пролитую кровь, свою и чужую.
— Ну поздравляю вас, МИ5 опять облажалась, — с довольной рожей сообщил Рединг.
— Опять?
— Ну снова, какая разница в игре слов. Вы упустили русскую шпионку как ее там, Рысь, кажется?
— Упустили?
— А то, — Мортимер довольно сделал глоток вина, и замер, наслаждаясь эффектом и смакуя вкус одновременно. — Отличное Шато-Лафит. Попробуйте, не пожалеете.
— Откуда у вас такие сведения? — пропустил мимо ушей предложение Роулинг.
— Птичка на хвосте принесла, — довольно осклабился Рединг. — Вы же знаете ответ заранее, Алан. Ладно, не буду повторять, что вы ее прощелкали, но это так.
Он достал из кожаного портфеля пару фотографий.
— Вот ваша Рысь-Разумовская проходит таможенный контроль во Франкфурте, надо еще выяснпть, кто ей помог с оформлением документов, правда у русских с этим сложностей не бывает, они чертовски эффективны. И второй, уже наш фигурант, младший Драбицын с ней. По документам они, правда, итальянцы, а у русских к ним слабость еще двухвековой давности. Но это так, лирическое отступление. Теперь они наверное уже мирно спят в своих постельках в Санкт-Петербурге. Или пьют свою ужасную водку и играют на балалайке. Шучу. Короче, Разумовская вышла из игры.
— То-то вам облегчение, — съязвил Алан. — У них, кажется, есть открытый счет к МИ6?
Вот так, получи, подумал Роулинг. То-то ты непроизвольно поежился. А как вы исходили визгом еще вчера, когда только что не замуровались заживо в своих домах, думая, что к вам пришли со счетом. И спасать ваши дворянские задницы должны были мы, цепные сторожевые псы. Счеты между МИ5 и МИ6 тоже ба-альшие…
— Но след она там оставила, — еще одна фотография оказалась перед Аланом. — Как мы подозреваем, она что-то готовит во Франкфурте. Она ускользнула от вас, Роулинг. Но вы еще можете реабилитироваться. У вас кажется хорошие контакты с БНД? Эта группа — ваша. Вот, возьмите все, что мы на них накопали.
Папка из портфеля начальника директората внешней контрразведки и безопасности перекочевала в портфель Роулинга.
— И, сэр Алан, приятного аппетита! — поднял бокал Рединг.
Гвидо стоял у окна, глядя сквозь грязные стекла на закрытое по случаю раннего и, следовательно, нерабочего времени здание пип-шоу. Обитель разврата, подумал он. В этом квартале, куда их поселил приор, все было противно богу. Содом и Гоморра, право слово… Блудницы всех полов, содомиты, любодеи — все словно сошло со страниц Библии. Только вот в те времена это было стыдно и позорно, народ был богобоязненный и правильный. Женщины были женщинами, мужчины — мужчинами, за любодейство и педерастию забивали камнями. Не то, чтобы он поддерживал практику казней извращенцев — времена все-таки со времен Ветхого Завета изменились — но всем пособникам сатаны, обуреваемым похотью, как естественной, так и противоестественной место в аду. Так что возможно приор был не так уж и неправ — сохранить духовную чистоту среди гнезда разврата было само по себе испытание. Гвидо осенил себя крестным знамением и поцеловал нательный крест.
