— А ты пила сегодня таблетки? — посерьезнел мальчик.
— Конечно же, родной, — невесело усмехнулась Виктория, — можешь пойти проверить.
— Да я верю, верю…
Наблюдая за этой сценой, Изюм не знал, как поступить. Он ощущал себя лишним, непрошенным свидетелем чужого горя и чужой же любви. Но уйти боец не мог. Не хотел даже шевелиться и обращать на себя внимание. А то о нем, вроде как, забыли. Зачем же напоминать о себе и разрушать людям такой трепетный момент? Тут не надо быть врачом, чтобы понять — времени им осталось провести рядом друг с другом крайне мало…
* * *
Вечером того же дня Макс сидел на улице вместе с Аидом и Артемом, да рассматривал маленькие колючие звездочки на стремительно темнеющем небе. Настроение было паршивым. Дальнейшие перспективы, если начистоту, ничуть не лучше. Говорить не хотелось ни о чем. Впрочем, Секирин и не спешил нарушать затягивающееся молчание, поскольку отчетливо ощущал эмоции собеседника. Даже химера, составляющая инфестатам компанию, выглядела какой-то понурой.
— Пап, можно мне с вами посидеть? — в пятно света от садового фонарика вышла щуплая фигура Дамира. — Мама уснула, а мне не спится.
— Посиди, если хочешь, — не особо-то тепло разрешил Секирин.
Макс на это лишь неодобрительно покачал головой. Нет, он отчасти представлял страх Аида. Мог понять опасения, что сын вздумает идти по его стопам. Но не до такой же степени держать дистанцию с собственным ребенком? Особенно сейчас, когда пацану так сильно нужна поддержка. Когда его мать находится так близко к самой грани…
— Пап, мама умрет? — дрогнувшим голоском спросил мальчишка, занимая стул рядом с отцом.
— Да…
— Скоро?
— Боюсь, что так, — безотрадно кивнул Сергей.
И хоть эмпатия Макса молчала, продолжая воспринимать инфестата пустым местом, но слепым отставной военный не был. Он видел, какая сумрачная тень наползла на лицо Аида, и как сжались его губы. Он очень переживал из-за Виктории, но ни с кем не хотел делиться своей болью. Или не мог. Хрен разберешь, что там в его мятущейся черной душе творится…
— Пап, а ты же… ты… ты сделаешь что-нибудь? — жалобно пустил петуха Дамир, изо всех сил сдерживая слезы.
— Я ничем не могу помочь маме, Дамир… ничем…
— Но может ты хотя бы не дашь ей уйти от нас? Ты ведь вернешь ее? Ну, когда она умрет… чтобы она осталась с нами и после смерти…
Макс не успел глазом моргнуть, как рука Аида выстрелила вперед со скоростью атакующей кобры. Р-раз! И цепкие пальцы Секирина смыкаются на горле ребенка, обхватывая худую шею.
— Не смей, слышишь? — негромко прохрипел Сергей, приближая свою жуткую физиономию к самому лицу пацана. — Не смей говорить таких вещей о собственной матери. Если хотя бы капля некроэфира коснется ее тела, то я не посмотрю ни на что. Я сотру этот паршивый мир в кровавый порошок вместе с тем, кто рискнет сотворить подобное. Даже если этим «кем-то» будешь ты, Дамир. Ты меня понял?
Аид говорил холодно, если не сказать отстраненно. Но его речь не звучала пустой угрозой. Скорее наоборот. Каждый слог тяжелым гвоздем втыкался в барабанные перепонки, вызывая приступы паники, потому что Изюм знал… Знал, что Секирин свои намерения легко мог воплотить в жизнь. Он не просто запугивал. Он приносил клятву, которую обязательно исполнит, чего бы ему это не стоило…
— Эй-эй, Сергей, полегче! — стряхнул с себя оцепенение Макс, когда заметил, что лицо Дамира багровеет. — Задушишь мальца!
Спецназовец смело подскочил к отцу и сыну, стараясь не думать о том, что Секирин в таком состоянии может его попросту прикончить. Россиянин сдавил своей мощной пятерней жилистое запястье Аида, намереваясь разжать его хватку и отцепить от горла мальчишки. Но не тут-то было! Проще, наверное, разомкнуть челюсти упыря.
— Я спросил, ты меня понял, Дамир? — прошипел Сергей, не обращая внимания на потуги двухметрового спецназовца.
— Хр-р-а-а… х-р… — попытался что-то вымолвить парень.
Бывший медиум, видимо, расценил это как утвердительный ответ и только тогда выпустил сына. Аид порывисто вскочил со своего места, едва не опрокинув стул, и растворился в темноте надвигающейся ночи вместе с химерой.
Изюм же судорожно выдохнул, глянул исчезнувшему инфестату вслед, а потом присел рядом с потирающим шею Дамиром.
— Ты как, цел? — поинтересовался инквизитор.
— Я… наверное… — потеряно пробормотал юноша. — Но… за что? Что я такого сказал?
— Переживает отец твой, — прогудел Изюм, — вот повел себя так. Не сердись на него слишком уж сильно.
Пацан на это промолчал, лишь обиженно фыркнув, но возвращаться в дом пока не торопился.
— Мне, кстати, от бати тоже частенько доставалось, — отрешенно поделился Макс. — Помню, было мне лет пять, и я добрался до его бобин с музыкой…
— Что такое «бобин?» — ухватился за новое слово мальчишка.
— Ну, блин, бобины! Катушки такие для пленки, сечешь? Плоские, с тарелку размером.
— А-а, понял! На них раньше музыку записывали?
— Угу, не только музыку. Ну да не суть! В общем, откопал я у батьки в столе такую штуковину. И мне показалось, что лучшее применение для нее, это обмотаться пленкой, как мумия, а потом выйти и всех удивить. И что ты думаешь? Сказано — сделано. Принялся я себя заматывать, причем, не с ног начал, а с головы. Один оборот, второй, третий, двадцать третий. Чувствую, петли на шею как-то туго легли, дышать тяжело. Я вдох делаю, грудь вроде вздымается, а мне от этого не становится легче. Кровоток передавил, аж в глазах пятна поплыли. Я запаниковал, попытался пленку разодрать, чтоб освободиться. Но куда мне сопляку… это один виток еще получается порвать. А когда их много, то хрен там.
— И что дальше было? — Дамир от интереса аж моргать перестал, глубоко проникнувшись историей из далекого прошлого.
— А дальше я упал, уронил стул, на шум прибежал папка с дедом, увидели меня вот в таком состоянии, уже слегка посиневшего и замотанного пленкой… Ну и расстреляли меня.
— Ч-чего⁈ — не врубился в юмор парнишка.
— Да шучу я! — досадливо махнул рукой Изюм на непонятливую молодежь. — Анекдотов что ли не знаешь? А хотя, откуда у вас тут наши анекдоты… Короче, освободили меня в четыре руки. А потом, не успела еще моя физиономия нормальный цвет приобрести, как папка мне та-а-акого ремня всыпал. Вот ей богу, я тогда побоялся, что пленка меня не задушила, так отец прибьет. По моей жопе потом можно было карту звездного неба изучать, такой на ней космос остался. Я по первости тоже обиду затаил на батю. Но дед меня приобнял и сказал одну мудрую вещь.
— Это какую же?
— А такую, что предки, порой, могут вести себя с детьми строго. Иногда даже жестоко. Но это не потому, что они их не любят, а совсем наоборот. Родители же понимают, что не всегда могут находиться рядом со своим чадом. Понимают, что от всего не уберегут. А потому, застукав ребенка за чем-либо опасным, изо всех сил стараются сделать так, чтоб это был первый и последний раз, когда отпрыск вздумал подобное учудить. А какое средство лучшее в плане отрицательного подкрепления? Правильно! Самозабвенная и качественная порка. И тогда дитё в схожей ситуации, вспомнив битую задницу, сто раз подумает, стоит ли повторять свой негативный опыт или лучше проявить благоразумие.
— То есть вот сейчас папа хотел уберечь меня от ошибки? — скептически выгнул бровь Дамир.
— Именно, — уверенно кивнул инквизитор.
— Хм… ну не знаю. На него не очень-то похоже. Чаще всего он твердит, что человек с его прошлым не имеет права раздавать советы и наставления.
— Ну, тут сложно поспорить, — неопределенно покрутил ладонью в воздухе Макс. — Судьба у твоего старика такая, что не позавидуешь. Однако поверь мне, то что сейчас между вами произошло — это проявление страха. Аид… тьфу, то есть твой отец очень испугался, представив, что ты пойдешь по его стопам и прыгнешь на те же грабли.
— Ага-ага, с чего вы вообще так решили? По-моему, он обо мне вообще не беспокоится, — обижено пробормотал мальчишка.
