Отметив про себя, что при торможении машину никуда не ведет, он перестроился в правый ряд и, въехав в город, начал ее придерживать, чтобы красневший впереди светофор миновать по зеленому. Неожиданно на секунду он как бы потерял сознание — перед глазами возникла непроницаемая пелена, а затошнило так сильно, что через мгновение его буквально вывернуло наизнанку, и, когда все это прошло, не осталось никаких чувств и мыслей, кроме бешеной злобы и ненависти ко всему окружающему.
Сняв ногу с тормоза, Иван Кузьмич привычно врубил скорость и, дав по газам до упора, с замирающим от восторга сердцем легко своротил в сторону какую-то зазевавшуюся иномарку и, заняв средний ряд, с восторгом заметил, как шарахаются в разные стороны от его колес сволочи автовладельцы, от которых на дорогах одна только беда. Разбуженный происходящим, сзади на спальном месте заворочался напарник — несмышленыш Мишка и, видимо узрев происходящее, испуганно зашептал:
— Кузьмич, остановись, ты чего, Кузьмич?..
Ощутив его руку на своем плече, Скворцов, не оборачиваясь, со страшной силой ударил салапета в сопливую рожу и, услышав, как брякнулось его вырубившееся тело, довольно хмыкнул:
— Не перечь, сынок, старшим.
Настроение у него улучшалось прямо на глазах, а все оттого, что задумавшийся водила «фиата» увернуться не успел, и, когда Скворцов легонько крутанул рулем, тот стремительно вылетел на встречную полосу, столкнулся с каким-то другим лохом, в них впилился еще кто-то, и все это загорелось, — в общем, умора.
Внезапно перестав смеяться, Иван Кузьмич снова ощутил прилив дикой злобы и, чувствуя, как от ненависти ко всему окружающему даже застилает чем-то кровавым глаза, в районе автобусной остановки круто принял вправо и, заехав колесами на тротуар, с наслаждением почувствовал удары людских тел о бампер. Так ему удалось проделать еще пару раз, а потом стал слышен громкий вой сирен, перемежающийся гавканьем ментов поганых, и, улыбнувшись недобро, Иван Кузьмич внезапно резко крутанул рулем вправо, так что разговорчивый ментяра в своем сразу врезавшемся в столб «жигуленке» заткнулся. В ту же самую секунду стали слышны резкие хлопки выстрелов, но машина уверенно катилась вдоль почему-то опустевшей улицы, и, подумав: «Стрелять не умеете, сволочи», Иван Кузьмич резко дал по тормозам. Увидав в зеркало заднего вида, как испуганно задергались преследовавшие его гаишники, он громко рассмеялся и, чтобы было не скучно, пустил свой бампер по припаркованным у тротуара лайбам.
Постепенно дорога опустела совершенно, ехать сделалось неинтересно, и, заметив вдалеке множество ярко сверкавших гаишных маячков, Иван Кузьмич даже обрадовался и, прошептав: «Привет, ложкомойники», вжал педаль газа до упора. Машина неслась стремительно, и только в последнюю минуту Скворцов разглядел, что на тротуаре, укрывшись за будкой троллейбусной остановки, затаился грейдер, а во всю ширину проезжей части положена «гребенка», и стало ясно, что, по ментовскому разумению, он должен непременно пропороть колеса своего грузовика о его шипы.
«Не дождетесь, псы поганые». Нога его мягко легла на педаль тормоза, а руки привычно начали выворачивать руль, стараясь сделать это своевременно и плавно, и тяжело груженная фура, едва не опрокинувшись, устремилась в боковой проезд.
Там его, оказывается, тоже ждали — на пути громоздился здоровенный бульдозер, и, заметив по правую руку стоящие прямо на асфальте столики, Скворцов закричал яростно: «Приятного аппетита» — и, проехав по ним, на всем ходу врезался в сияющую стеклянную витрину, на которой было написано красочно: «Ресторан». Последнее, что он запомнил, было что-то длинное и острое, стремительно надвигавшееся на его лицо, на короткое мгновение мозг пронзила боль, затем она ушла, и все краски мира для Ивана Кузьмича навсегда потухли.
Чувствуя в ногах противную слабость и ощущая, как съеденное на халяву начинает подступать к горлу, Алексей Михайлович сдал в гардероб свое меховое кожпальто и, поднявшись по лестнице на второй этаж, двинулся вдоль по коридору. Открыв нужную дверь, он очутился в небольшом предбаннике, где присутствовал солидных размеров письменный стол, а за ним — миловидная девица в белом медицинском халате и колпаке.
— Моя фамилия Цыплаков, я записан на семнадцать ноль-ноль, — с достоинством, дрожащим голосом поведал депутат, а сидевшая сверилась по журналу и, изрядно выставив клиента из денег, сказала ласково:
— Матрона пока еще занята, подождите немного, — и указала изящно ручкой с блестящими ноготками на кресло.
Поддернув брюки, народный избранник присел, однако ненадолго, — открылись двери, и вышел прилично одетый пожилой мужик в очках и кривом галстуке. Глаза его были широко открыты, и в них застыло выражение ужаса, чело было бледно, и шел он как-то странно, будто внутри него был вставлен большой, заостренный кол. «Батюшки», — подумал Алексей Михайлович, и рот его мгновенно наполнился тягучей слюной, а из-за двери уже слышался голос:
— Следующий. — И пришлось вставать и идти на зов.
Густой, волнующий запах сразу захватил его всего — голова закружилась, нервы превратились в натянутые струны, — и одетая в стыдливую, доходившую до пят нежно-розовую столу молодая женщина с белой лентой непорочности в волосах показалась ему прекрасной, подобно богине.
— Прошу вас. — Она усадила депутата на крытое красным бархатом ложе и, прижав его руку к своему бедру, стала ожидать результата, которого, естественно, не последовало.
— Анастасия, — крикнула она мелодично и принялась бедного депутата раздевать, а из-за занавесей уже появилась молодая, ладная девица в короткой тоге с разрезом спереди и начала медленно под музыку от нее освобождаться.
Оставшись в одних сандалиях, она приблизилась к Алексею Михайловичу и принялась ласкать его всячески, переходя постепенно на миньет, но увы, все было тщетно. Узрев нулевой эффект, матрона нахмурилась и приступила к действиям более эффективным.
Откуда-то в ее руках оказался солидных размеров деревянный фаллос, обтянутый бычьей кожей, и, посыпав его перцем с истолченным семенем крапивы, окунув предварительно в оливковое масло, она принялась медленно пихать инструмент в задний проход бедного Алексея Михайловича. Дико вскричал депутат не своим голосом, а когда сооружение полностью исчезло в его заду, поднесла ему матрона кубок с дурно пахнущим зельем и, произнеся повелительно: «Пей», принялась хлестать ему засушенной крапивой по низу живота.
В то же самое время заиграла музыка, и девица в сандалиях снова принялась выплясывать, поворачиваясь и давая рассмотреть себя со всех сторон для вящего депутатского удовольствия. Долго продолжалось это — давно уже закончилось зелье в кубке, танцовщица вся покрылась потом, — а эффекта все не наблюдалось, и, вытащив искусственный орган из депутатского заднего прохода, матрона сказала:
